Невеста рыцаря - Фетцер Эми. Страница 47

Дальше в письме говорилось:

«Она самый дорогой подарок, что я могу тебе преподнести. Ты сам поймешь, когда сказать ей об этом».

Нахмурясь, Коннал сложил письмо и сломал вторую печать.

Он не знал, смеяться ему или плакать.

Ибо второй документ был не чем иным, как брачным контрактом между сыном Пендрагона и дочерью де Клер, подписанный главами обоих семейств и скрепленный печатью обоих кланов.

В глазах короля и церкви они с Шинид уже были официальными супругами.

«Господи, — подумал он, — все неприятности еще только начинаются».

Глава 15

Гримаса боли исказила лицо Шинид, тело ее в болезненном напряжении изогнулось, словно лук с натянутой тетивой. Ночь не принесла желанного покоя. Кошмары вернулись с потрясающей правдоподобностью. Она даже чувствовала характерный запах сражения. И запах крови. Крови Коннала. Клинок глубоко вошел в его тело. Она пыталась увидеть, кто сделал это, и, если возможно, предотвратить удар, но не могла сосредоточиться. Мысленный взор ее был устремлен лишь на Коннала, на то, как он вырвал меч, как застонал в агонии, как отбросил оружие и упал на колени. А потом на землю. Кровь промочила его тунику, сначала черная, потом красная, она пролилась на снег, захлюпала в черной слякоти. Он схватился за бок, он звал ее по имени, стараясь кричать громче, но силы оставляли его, и голос его был едва слышен. Пальцы его, прижатые к ране, были в крови. Он потянулся к ней, попытался подняться, но упал как подкошенный, и имя ее было у него на устах, когда жизнь покинула его тело.

— Коннал!

Услышав ее крик, Коннал влетел в ее спальню полуголый. Следом за ним вбежал Гейлерон. Отослав Гейлерона взмахом руки, Коннал поспешил к кровати. На мгновение он замер, увидев ее. Шинид, как в лихорадке, металась на постели и плакала, как дитя.

— Шинид! — крикнул он, тряся ее за плечи.

Она вцепилась в него, вновь и вновь повторяя его имя. Она захлебывалась от плача и дышала с трудом. Господи, да она задыхалась! Коннал помог ей сесть и снова стал трясти за плечи. Она открыла невидящие глаза — сон еще не покинул ее, — глубоко вздохнула и наконец проснулась.

— Не бойся, детка, я с тобой.

— Коннал? — Она заморгала, шмыгнула носом, обхватила руками его шею и порывисто, крепко обняла его. Ее била дрожь. Пальцы ее впивались в его спину, ладонью она гладила его бок, словно хотела нащупать что-то.

— Господи, Шинид, детка, все в порядке, моя хорошая, — ворковал он.

Она лишь глубже вжималась лицом в изгиб его шеи. Она готова была забраться к нему на колени, лишь бы быть еще ближе.

— О Коннал!.. — всхлипнув, простонала она.

— Ты кричала так… страшно.

— Я кого-то разбудила?

— Никого, только Гейлерона напугала. Он стоял на часах под твоей дверью.

Шинид покраснела от смущения. Коннал, нахмурившись, чуть отстранился, чтобы получше рассмотреть ее, убрал влажную прядь с ее лба.

— Это был всего лишь ночной кошмар.

Шинид подняла голову и вдруг поцеловала его, страх ее разрастался, выходил из-под контроля.

Коннал ответил на поцелуй, он жадно пил нектар ее рта, он стонал от наслаждения. Она обвила его руками, увлекая за собой на постель. Все мысли испарились, желание заслонило собой страх. Сердце ее чуть не выскакивало из груди, чтобы соединиться с его сердцем и биться в унисон.

Так будет всегда, вдруг осознал он, и ладонь его скользнула вдоль ее бедра.

Огонь в камине взметнулся ввысь, лизнув каминную полку.

Воздух подернулся туманом и шелестел, словно сухая листва, по которой проводишь ладонью. Он вдруг стал гуще там, где плоть встретилась с плотью и стала одним целым. Над ними сквозь каменные стены тянулись зеленые ветви дикого винограда, сама природа обволакивала их коконом, создавала гнездо для их любви.

А они все целовались.

Она застонала, беспомощно, отчаянно, и Коннал вдруг понял, что ни с одной женщиной у него не было и не будет ничего подобного. Он желал только ее. Ее одну.

И он желал ее не ради ее земель и замков, не ради короля. Но ради ее души. Ради своей души, ради ее спасения. И когда ладони ее соскользнули с его плеч вниз, к груди, он не думал о себе, о том, что должен быть настороже. Он не думал о том постыдном и страшном, что обречен был скрывать от нее, а лишь о ней одной, о ее губах, касавшихся его губ, о том, что она хочет его, желает его, изнемогая от страсти, и ждет, чтобы он успокоил ее, развеял ее страх.

— Тебе снился я, я это чувствую, — прошептал он где-то возле ее губ.

Осмелится ли она рассказать ему? Шинид не знала. Сможет ли он развеять ее страхи? Или стоит лишь произнести вслух весть о его гибели, и она призовет к нему смерть? Она рискнула все же и сказала ему:

— Да, мне снился ты.

Голос ее дрогнул, и он стал покрывать поцелуями ее лицо, он вновь овладел ее ртом, он знал, что она чувствует, и охотно отдался бы этим чувствам. Но он ощутил в ней тревогу и должен был успокоить ее страх. Он знал по собственному опыту, как это делается. Он знал, что стоит взять ее, утолить ее желание, слиться с ней в одно, и страх отступит, ибо тогда им будет не до страха, не до чего. Но он знал и другое: потом, когда все закончится, страх вернется. Соитие лишь отодвинет его на время. Не этого он желал для нее. Он мечтал изгнать тревогу из ее души навсегда, а для этого нужны более сильные средства. Доверие рождает доверие, и, тронутый ее признанием, Коннал спросил себя, хочет ли он сам освободиться от оков страха, и понял, что мечтает об этом. Он понял вдруг, что освободить ее от страха может, лишь освободившись от собственных страхов и боли.

И когда он понял сокровенное желание своей души, произошло чудо. Ледяной панцирь, в который он заточил свое сердце, дал трещину, раскололся, и простыня, разделявшая их, соскользнула, и ее теплая со сна, нежная грудь прижалась к его обнаженной груди. Коннал застонал в изнеможении и откинулся на спину. Она потянулась к нему, рот ее искал его рот, и он взял то, что она давала ему. Он брал и был счастлив. С ней он чувствовал себя беспомощным, не было в нем ни власти, ни силы. Ибо Шинид наполняла его чем-то более сильным, чем желание.

Она наполняла его надеждой.

И любовью, от которой он когда-то давно отказался во имя долга и чести.

Он с трудом оторвался от ее рта и взглянул в синие глубины ее глаз.

«Да, — почти с грустью подумал он, — я влюбился в нее. И все, что я говорил ей о долге и чести, было убогой ложью».

Она прошептала его имя и коснулась застежки на штанах.

— Перестань, прошу тебя, — задыхаясь, прошептал он. Он схватил ее за запястье. — Я еще недостаточно силен. — Взгляд его пировал на ее обнаженной груди, жаждущей его ласки, и вдруг он увидел слезы в ее глазах и понял, что был прав. Он сжал зубы и призвал себя к благородству. — Это страх говорит в тебе, девочка.

— Больше чем страх. — В ней говорили любовь, и боязнь потерять его, и неспособность что-то изменить. Она гладила его лицо, пальцем провела по шраму на скуле. — Да, я боюсь за тебя.

Страх не спешил уходить, неизвестность ее пугала.

— Ты видела во сне мою смерть? Глаза ее округлились, став еще больше.

— Я слишком часто встречался со смертью наяву, чтобы пускать ее еще и в свои сны. — Он вымучил залихватскую улыбку. — И ты звала меня по имени. — Глаза ее вновь наполнились слезами, и он едва не заплакал сам, так ему стало жаль ее. — Я буду очень осторожным. Тогда ты будешь, довольна мной?

Шинид кивнула, проглотив слезу. Она успокоилась. Тот страх, что заставил ее закричать в истерике, не шел ни в какое сравнение с тем, что она испытывала прежде, видя, как он умирает в ее снах. Предчувствие беды крепло, страх за его жизнь въелся в сердце, оставив в нем незаживающую рану. С потрясающей ясностью она поняла, что больше не может подавлять чувства, как делала это много лет. Сердце одержало победу над разумом. Даже если он не любил ее, она без него жить не сможет.

Она смотрела в его зеленые глаза, подернутые дымкой. Что было там? Сочувствие? Страсть?