Ночь эльфов - Фетжен Жан-Луи. Страница 40

Какое-то время озеро было спокойным. Но вскоре поднялся ветер, и на берег стали набегать волны, принося с собой толпы невидимых душ.

Сидя на холме, возвышавшемся над остальным лагерем, Утер не отрываясь смотрел в сторону острова, и голос Ллиэн едва слышно звучал у него в ушах. Он сидел спинойк костру, совершенно неподвижно, и, казалось, не замечал устремленных на него взглядов остальных. Даже Мерлин не решался к нему приблизиться. Их было девять, сидевших вокруг костра, совершенно непохожих друг на друга. Бран, сжимавший обеими руками топор высотой почти с него самого, никак не мог осознать, что Утер и Ллиэн стали одним целым. Однако он все равно пытался рассказать ей во всех подробностях о сражении под Красной Горой и передать послание старого короля Болдуина – не понимая, что Ллиэн уже знает обо всем, что сохранилось в памяти Утера… Рядом с ним сидел Фрейр – правитель уцелевших варваров Скалистого Порога. Его обнаженный торс был раскрашен красным, как того требовал обряд в честь мертвых, и в свете костра он казался огромным глиняным изваянием. Он сопровождал Утера и Ллиэн в поисках эльфа Гаэля и был готов следовать за нимии дальше, куда бы ни пришлось. Ему никто даже и не пытался объяснить природу их нового союза. Возле него сидели старый друид Гвидион и принц Дориан, казавшиеся рядом с варваром еще более хрупкими и бледными. Смотреть на них и разговаривать с ними оказалось для Утера непривычным испытанием. Он впервые испытал ощущение, что не является в полной мере самим собой, говоря на эльфийском языке с существами, которых он никогда раньше не видел, прижимая к сердцу Дориана, обнимая Блодевез, утешая старого Гвидиона… И они сами, казалось, видят Ллиэн сквозь него – как будто его самого не существует. Может быть, и она чувствовала то же самое, когда он встретил своих старых товарищей и знатных сеньоров, которых ради него собрал Ульфин… Он тоже был здесь, одетый в тунику со своим собственным гербом – красная борзая на желтом поле,– и на щеке у него был шрам от эльфийской стрелы. За ним сидели герцогиня Хеллед де Соргалль – единственная женщина среди собравшихся, и Лео де Гран, герцог Кармелид, стальная кираса которого поблескивала в свете костра. Когда поднялся ветер, Мерлин бросил в огонь несколько веточек омелы. В следующее мгновение вверх взметнулся сноп искр. Озеро заволновалось, плеск волн о берег усилился, и все, сидевшие вокруг костра, ощутили ледяной холод, который начал распространяться по всему лагерю. Юные эльфийки, к удивлению людей, спустили свои туники с плеч и подняли руки, подставляя свои обнаженные груди невидимым укусам душ усопших. Эльфийские друиды и барды затянули какой-то странный напев. Голоса их звучали то пронзительно, то глухо, иногда напоминая рычание хищников, иногда поднимаясь до ужасающего резкого визга. Гномы, собравшись вокруг одного из костров, равномерно и тяжело ударяли ногами о землю и тоже пели – у них это было похоже на боевую песнь. Люди молились, преклонив колени и сложив руки на груди, дрожа от страха и холода при ледяных прикосновениях бесчисленных призраков. Между тем на озере разыгралась настоящая буря. Ветер, глухо завывая, поднимал такие высокие волны, что они доходили до самых корней высоких лесных дубов. В их шорохе иногда прорывались странные звуки, напоминающие резкие вскрики, хрипение или свист. Ощущение было ужасным – сама Смерть, видимая, осязаемая, скользила среди живых…

Утер, раскинув руки, стоял, слегка пошатываясь от сильных порывов ветра и от наплыва образов и голосов – среди них были и его близкие, ушедшие из жизни, и другие, которых он не знал. Друзья, умершие на его руках, – Родерик и Цимми; враги, умершие от его рук… Изможденные эльфы… Какие-то странные, гримасничающие твари… Внезапное мимолетное ощущение божественного присутствия, яркий свет, словно дыхание божества на его лице… И вдруг он узнал среди всех этих призраков своего отца. Утер встряхнул головой, открыл глаза – и видение тотчас же исчезло. Но это и впрямь был Систеннен…

– Отец!

Ветер резко стих, и от этого Утер едва не потерял равновесие и не упал.

Все остальные обитатели лагеря, как и он, пошатывались или лежали на земле, словно марионетки, которым перерезали ниточки, в полной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костров.

Утер чувствовал себя полностью обессиленным, неспособным сделать малейшее движение, измученным бесконечными видениями, пронесшимися мимо него и неуловимыми воспоминаниями о божественном озарении. Перед ним по-прежнему оставался неотвязный образ – лицо его отца среди всех этих мертвецов…

Потом он увидел, что все снова смотрят на него, но заговорил на сей раз Мерлин:

– Слушайте меня! Народы Даны, живые и мертвые, слушайте меня! Я Мирддин, сын эльфийки! Я Мирддин, сын человека! Благородное племя деревьев, племя воздуха, хранящее Чашу Дагды, Чашу божественного знания, священный Грааль, слушайте меня!

И все эльфы Великого Леса, стоявшие вокруг костров и до самой кромки Элианда, приблизились, не отрывая глаз от мужчины-ребенка.

– Вы, справедливые люди, племя воды, слушайте меня! Ваш талисман – Фал Лиа, камень истинных правителей! Вы менее чем кто-либо способны смириться с незаконным королем! Слушайте меня!

И все – мужчины и женщины, солдаты и варвары, слуги и господа – почувствовали, как где-то внутри них отдается певучий и в то же время мощный голос Мерлина.

– Народ гномов, племя земли, вы, у кого похитили священный талисман Каледвх, Экскалибур, священный Меч Нудда, – знайте, что все мы собрались здесь, чтобы восстановить справедливость!

Мерлин замолчал, и на берегу снова воцарилась тишина. Костры уже догорали, и тлеющие угли едва могли рассеять ночную темноту. Перед его глазами мелькали бесчисленные отблески на доспехах, шлемах, остриях копий – от этого стальные латы были похожи на блестящие панцири майских жуков… Где-то в этой толпе немногие уцелевшие гномы слушали его со слезами на глазах – он оживил в их сердцах почти угасшую надежду…

– Не только один народ на свете, и не только один бог! – снова заговорил он. – Ибо так устроено мироздание! Боги захотели, чтобы были и хищники, и безобидные твари, подводные чудища и птицы небесные! Богиня создала четыре великих народа – эльфов, людей, гномов и монстров, – ни один из которых не должен править остальными! Вы, которые некогда объединились, чтобы разбить армии Безымянного Зверя, вы, которые установили мир, – вы знаете, что ни один народ не может царить на земле единовластно! Ибо тогда все исчезнет… Все – и хищники, и агнцы, и подводные чудища, и птицы небесные, и сам этот мир, – все погрузится в безмолвное небытие единственной вселенной… Это будет смерть мира…

Последние слова Мерлин почти прошептал. Утер с беспокойством взглянул на него: казалось, он вот-вот упадет. На мгновение Мерлин предстал тем, кем он на самом деле был: ребенком, слишком быстро повзрослевшим, слишком одиноким, с трудом несущим на своих слабых плечах слишком тяжелый груз.

Рыцарь невольно протянул к нему руки, но Мерлин жестом остановил его. Короткий взгляд, едва заметная улыбка – и он возобновил свою речь.

– Завтра наступит первый день нового года, – сказал он. – И завтра, наконец, мы двинемся к Лоту! Пришел тот момент, которого вы ждали почти целый год. Может быть, ваши близкие сочли вас мертвыми. Может быть, для вас зажгли они костры Самайна по всему королевству…

Утер перестал вслушиваться и прикрыл глаза. Он испытывал противоречивые чувства – словно бы Ллиэн внутри него была охвачена воодушевлением, тогда как его человеческая часть не могла поверить во всю эту магию… Неужели он правда оставался на Авалоне почти год? Или там, на острове фей, время течет иначе? Он снова вспомнил непрерывный быстрый бег облаков, который с самого начала удивил его. Может быть, это был знак?

Внезапно он осознал, что голос Мерлина изменился, и, взглянув на мужчину-ребенка, увидел, что тот протягивает ему руку. Когда Утер протянул в ответ свою, Мерлин схватил ее и вывел его вперед.

– Вот тот, кого вы ждали! Пендрагон, и человек, и эльф одновременно, ибо королева Ллиэн слита с ним и говорит его устами!