Французские лирики XIX и XX веков - Аполлинер Гийом. Страница 23

Страдальческий их взгляд, исполненный мольбы.

Но как же селянин без них промыслит хлеб?

Когда у них уже нет сил, ветеринары

Дают им снадобья, железом жгут каленым.

Потом волы опять, в ярем впрягаясь старый,

Волочат борону по полосам взрыхленным.

Порой случается, сломает ногу вол:

Тогда его ведут на бойню преспокойно,

Вола, внимавшего сверчку на ниве знойной,

Вола, который весь свой век послушно брел

Под окрики крестьян, уставших от труда,

На жарком солнце брел, не зная сам, куда.

* * *

Послушай, как в саду, где жимолость цветет,

Снегирь на персике заливисто поет!

Как трель его с водою схожа чистой,

В которой воздух преломлен лучистый!

Мне грустно до смерти, хотя меня

Дарили многие любовью, а одна и нынче влюблена.

Скончалась первая. Скончалась и вторая.

Что сталось с третьей — я не знаю.

Однако есть еще одна.

Она — как неявная луна.

В послеобеденную пору

Мы с ней пойдем гулять по городу —

Быть может, по кварталам богачей,

Вдоль вилл и парков, где не счесть затей.

Решетки, розы, лавры и ворота

Сплошь на запоре, словно знают что-то.

Ах, будь я тоже богачом,

Мы с Амарильей жили б здесь вдвоем.

Ее зову я Амарильей. Это

Звучит смешно? Ничуть — в устах поэта.

Ты полагаешь, в двадцать восемь лет

Приятно сознавать, что ты поэт?

Имея десять франков в кошельке,

Я в страшной нахожусь тоске.

Но Амарилье, заключаю я,

Нужны не деньги, а любовь моя.

Пусть мне не платят гонорара даже

В «Meркюре», даже в «Эрмитаже» —

Что ж? Амарилья кроткая моя

Умна и рассудительна, как я.

Полсотни франков нам бы надобно всего.

Но можно ль все иметь — и сердце сверх того?

Да, если б Ротшильд ей сказал: «Идем ко мне…»

Она ему ответила бы: «Нет!

«Я к платью моему не дам вам прикоснуться:

«Ведь у меня есть друг, которого люблю я…»

И если б Ротшильд ей сказал: «А как же имя

«Того… ну, словом, этого… поэта?»

Она б ответила: «Франсисом Жаммом

«Его зовут». Но, думаю, беда

Была бы в том, что Ротшильд о таком

Поэте и не слышал никогда.

ЗЕВАКИ

Проделывали опыты зеваки

В коротких панталонах, и шутник

Мог искрой, высеченною во мраке,

Чудовищный баллона вызвать взрыв.

Взвивался шар, наряднее театра,

И падал в ахающую толпу.

Горели братья Монгольфье отвагой,

И волновалась Академия наук.

ПОЛЬ ФОР

ФИЛОМЕЛА

Пой в сердце тишины, незримый соловей!

Все розы слушают, склоняясь со стеблей.

Крыло серебряной луны скользит несмело.

Среди недвижных роз тоскует Филомела.

Среди недвижных роз, чей аромат сильней

От невозможности отдать всю душу ей.

Как пенье соловья в ночи совсем беззвездной

Похоже на призыв к богам подземной Бездны!

Нет — к розам, аромат которых тем сильней,

Чем больше этот гимн влечет их в мир теней!

Не сердце ль тишины теперь само поет?

Куст облетевших роз — дремоты сладкой гнет…

Безмолвье, молньями насыщенное бури,

Иль безмятежное, как облако в лазури,

Всю ночь подчинено тебе лишь одному,

Пэан, навеянный луною Филомеле!

О, песнь бессмертная! Не птичьи это трели!

Ах, волшебства ее нельзя преодолеть.

Не из Аида ли исходят эти трели?

Но даже вздоха нет у роз, чтоб умереть.

И все же, без него что за метаморфозы!

Луна присутствует при том, как гибнут розы,

Уже на всех кустах они склонили стебли,

И вихрь опавших роз проносится, колебля

Траву, и без того смятенную твоей

Бессмертной песнею, незримый соловей!

Объятый трепетом, роняет листья сад,

Блеснув из облака, луна ушла назад.

Продрогнув в мураве пугливой и во мгле,

О, лепестки, скорей прислушайтесь к земле.

Прислушайтесь: идет гроза из бездн Аида.

Сердцебиением вселенной полон сад.

Глухой удар. Второй и третий вслед восходят.

Другие, звонкие и чистые, восходят.

Плененное землей, все ближе сердце. Стук

Его все явственней в траве, примятой ветром.