Магия театра (сборник) - Дяченко Марина и Сергей. Страница 31

— Вы куда-то улетаете? — любезно спросил Игорь.

— Провожаю, — Калибан рылся в дамской сумочке в поисках сигарет. — Одного человека.

— А как ваш Жуир?

— Что?! — Калибан чуть не сломал ноготь, но вовремя опомнился. Жуиром звали жеребца Грошевой, того самого, что был недавно продан.

— Жуир вообще-то уже не мой, — он наконец-то нашел сигареты и, не удержавшись, закурил не жестом Грошевой — своим собственным жестом. — Продали Жуира. Гею оставили.

— Жалко, — Игорь охотно развивал тему. — Я думал… Знаете что? Я очень про лошадей читать люблю. Я даже думаю когда-нибудь себе завести. Честно. Мы в детстве, в деревне, столько с лошадьми навозились…

Пробка ползла медленно, но, по крайней мере, двигалась. Калибан нервно покосился на часы.

— Успеем, — успокоил Игорь. — Не волнуйтесь. Я тут однажды Леонтьева подвозил, так он опаздывал, но мы все равно успели…

Калибан вспомнил, что надо посмотреть на себя в зеркало. Вытащил косметичку; все-таки у Грошевой были очень красивые глаза. И теперешний взгляд Калибана — серьезный и озабоченный — очень шел им.

Помад было несколько: Калибан потратил пару минут, чтобы разобраться. Машина вылезла из пробки, Игорь гнал теперь профессионально, кое-где нарушая, кое-где выскакивая на встречную. Подкрашивать губы на полном ходу было неудобно. В конце концов Калибан решил отложить макияж на потом.

Гораздо важнее теперь было сосредоточиться.

«Мост Ватерлоо». «Мост Ватерлоо». Вчера Калибан три раза подряд просмотрел этот фильм. И еще выборочно несколько сцен с Вивьен Ли. Он проживал их, проигрывал одновременно с великой актрисой, вместо нее, за нее. Если бы время… Еще хотя бы полчаса…

Игорь что-то говорил.

— Прошу прощения, — холодно сказал Калибан. — Я не могу сейчас разговаривать. Мне нужно подумать.

Игорь обиделся и включил «Русское радио». Калибан поморщился:

— Можно сделать тише?

Игорь обиделся окончательно.

Калибан смотрел прямо перед собой. За оставшиеся сорок минут дороги он должен был воспитать в себе великую любовь. Причем к мужчине. Причем к шоумену, бывшему стриптизеру. Эти ее последние слова: «Я его люблю…» Но и они не в помощь: Ирочка Грошева просто не умеет так любить, как любила героиня Вивьен Ли.

А он, Калибан, умеет.

Научится.

Машина остановилась перед входом в аэропорт. Игорь, притихший и весь какой-то благостный, открыл перед Калибаном дверцу.

— Прошу прощения, — сказал, глядя снизу вверх. — Я же говорил, что успеем!

— Спасибо, — Калибан чуть наклонил голову. — Очень приятно было познакомиться.

И пошел к входным дверям — как королева на эшафот; люди оборачивались ему вслед, но не потому, что узнавали тусовщицу Грошеву: мимо них шла прекрасная женщина и с достоинством несла свою трагедию.

Калибану мерещились ограждения моста Ватерлоо.

Он нашел женский туалет, встал перед зеркалом и подправил, как мог, помаду и пудру. Выйдя, посмотрел на табло: регистрация на рейс коварного Максимова должна была начаться с минуты на минуту у стоек двадцать один — двадцать пять.

На секунду Калибану стало плохо: он представил, как упускает фигуранта. Как тот, зарегистрировавшись и пройдя таможню, идет себе в «Дыоти фри», а прекрасная женщина мечется, тщетно пытаясь высмотреть его среди толпы…

— Ира?!

Он обернулся.

Плотный лысоватый мужичок лет сорока с небольшим глядел на него, как тролль на оловянного солдатика. Мужичок хорошо знал Ирину Грошеву и не рассчитывал встретить ее здесь — но хуже всего было то, что и Калибан не имел ни малейшего понятия, кто таков этот чертик из табакерки.

— Ира, ты что, с дуба рухнула? Что ты тут делаешь?

Калибан молчал. В молчании была его сила. Молчание могло удержать от краха — хоть на время.

— Ты что, хочешь сделать ручкой? — в голосе мужичка была теперь издевка. — Помахать самолету «до свиданья»?

— Я должна поговорить с Ильей, — сказал Калибан, и льдом, вложенным в эти слова, можно было обеспечить зимнюю Олимпиаду где-нибудь в Африке. — И я поговорю с ним.

Он помолчал еще — и добавил, повинуясь интуиции:

— А тебя, лысый гондон, это не касается.

Мужичок обмер с открытым ртом. Калибан повернулся и, уходя, успел подумать: только бы это не был ее отец. Только не отец, все остальное сойдет…

В эту минуту он увидел Максимова. Бывший стриптизер, ныне шоумен, двухметровый брюнет со жгучими глазами, направлялся к стойке регистрации.

Калибан испугался.

Не того, что фигурант уйдет — теперь он был как на ладони, а процедуру регистрации в крайнем случае можно прервать. Калибан испугался провала; однажды он вот так же вышел на замену, и не где-нибудь, а в «Кабале святош», вышел «по нахалке», без единой репетиции: он-то полагал, что назубок знает спектакль… Все пошло наперекосяк. Он занервничал, поспешил, провалил важнейшую сцену. Лажа лепилась на лажу, в конце концов взбунтовался текст и вылетел из головы, и наступил долгий миг позора — каждый, кто хоть раз побывал по ту сторону рампы, видел этот миг в кошмарном сне…

Теперь, перед лицом Максимова, миг позора готов был повториться.

Калибан шагнул вперед. Нога подломилась; он грохнулся на пол и разбил колено — круглое, нежное колено Ирины Грошевой.

Боль была его собственная.

Люди вокруг заохали; кто-то подал руку. Ничего вокруг не видя, Калибан оперся о чужой локоть и поднялся. Мельком глянул на ногу — колготки не просто порвались, но пустили стрелки вверх и вниз, как молодой лучок.

— Спасибо, — сказал Калибан с царственной скорбью в голосе. Покачнулся, едва удержал равновесие — и поймал взгляд Максимова.

Бывший стриптизер стоял у стойки регистрации, но смотрел не на девушку, оформляющую ему посадочный талон. Он тоже не ждал, что Грошева забудет гордость и явится в аэропорт, но быстро справился с удивлением. Иначе и быть не могло, читалось в его печальном взоре. Как мне надоели эти женщины — куда не плюнешь, попадешь в поклонницу…

Нога болела. Каблук, кажется, надломился.

Калибан шагнул вперед.

К Максимову подскочил уже знакомый лысоватый мужичок. Быстро заговорил что-то, показывая на Калибана…

— Илья, — голос Грошевой звучал глубоко и хрипловато. Тембр его наводил мысли о великом французском кино, пении аккордеона, Елисейских Полях и Эйфелевой башне. — Мне нужно сказать тебе несколько слов.

Взгляд Максимова изменился. Он посмотрел на лысого, потом снова на Калибана.

— Ирка, — сказал он растерянно. — А… что с тобой такое? Ты какая-то…

Он опустил взгляд на кровоточащее разбитое колено.

— Два слова, — сказал Калибан. Синие глаза Грошевой затуманились, как будто на них упала тень кружевной вуали.

— Ну, зарегистрироваться ты мне позволишь? — осведомился Максимов.

— Не успеешь? — горько улыбнулся Калибан. — У тебя еще почти три часа.

— Давайте билеты и паспорт, — девушка за стойкой нетерпеливо хлопнула ладошкой.

Максимов не смотрел на нее. Лысоватый еще что-то шептал, но Максимов отодвинул его, как портьеру.

— Ну давай, — сказал с напряженной улыбкой. — Только я на твоем месте нашел бы здесь медпункт и…

— Хорошо, — Калибан опустил длинные Грошевские ресницы. — Мы поговорим, и я найду медпункт. А ты пойдешь регистрироваться. Когда защищаешь Иерусалим, всегда терпишь поражение…

Максимов моргнул:

— Что?

— Дай мне руку, — тихо попросил Калибан.

Максимов предложил ему локоть, твердый, будто пластмассовый. Калибан оперся на него — чуть-чуть.

На них смотрели. Пассажиры и торговцы, провожающие, уборщики, какой-то пилот в фуражке и с «дипломатом» — все глазели на пару красивых людей со сложной судьбой, идущих вместе, может быть, в последний раз.

У Калибана заболел живот. Он шел, стараясь приноровиться к ритму чужих широких шагов, стараясь даже боль обратить себе на пользу. В глазах у великих актрис всегда есть место боли — пусть на самом дне, пусть малая толика, даже сквозь улыбку — капелька горечи…