Песни каторги. - Гартевельд В. Н.. Страница 21

Зовут меня разбойником,

Скажут: убиваю.

Я никого не убил,

Бо сам душу маю.

Возьму гроши с богатого —

Убогому даю;

А так гроши поделивши, —

Сам греха не маю.

Комиссары, исправники

За мною гоняют.

Больше воны людей губят,

Чем я грошей маю.

Маю жинку, маю деток,

Да и тех не бачу;

Як взгадаю про их участь,

То горько заплачу.

А так треба стерегчися,

Треба в лесу жити,

Хоть здается — свет великий:

Негде ся подити… ^{4} .

И в заключение еще четыре песни сибирских тюрем, из которых одна коренная и самобытная песня, собственно тюремная:

Ты, тюрьма ли моя, ты тюрьма-злодеюшка,

Для кого построена,

Ах, для кого построена?

Не для нас-то ли, добрых молодцев,

Все воров-разбойничков? (2 раза).

Уж как по двору-то все, двору тюремному,

Ходит злодей — староста (дважды),

Он в руках-то ли несет,

Несет он больши ключи.

Отворяет он, злодей-староста,

Он двери тюремные, —

И выводит нас, добрых молодцев,

Он нас к наказаньицу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конца этой песни я узнать не мог; сообщавший мне ее поселенец не допел до конца: «Забыл-де, живя теперь на воле…» Другая песня — на местном тюремном языке — известна в Сибири под названием: «Песни несчастного». Она поется на один голос с предыдущею.

Нет несчастнее молодца меня:

Все несчастьица повстречались с молодцом со мной;

Не могу-то я, молодец, спокойно ночки провести,

Я должон день рожденьица своего клясти.

На свою судьбу буду Богу жалобу нести:

Ты, судьба ли моя, ты, несчастная судьба,

Никакой ты мне отрады не дала,

Еще больше того в огорченье привела!

С огорченья пленен молодец хожу.

Я пойду-то, молодец, в гостиный двор гулять,

Я куплю-то себе трехрублевую свечу

И поставлю ее в высоком терему:

Ты гори-ка, гори, моя белая свеча,

Пропадай-ко, пропадай, моя молодецка красота!

Третья песня, носящая название «Песни бродяг» и преданием приписываемая «славному вору, мошеннику и сыщику московскому Ваньке Каину», жившему в начале прошлого столетия:

Не былинушка в чистом поле зашаталася,

Зашаталась бесприютная моя головушка,

Бесприютная моя головушка молодецкая.

Уж куда-то я, добрый молодец, ни кинулся:

Что по лесам, по деревням все заставы,

На заставах ли все крепкие караулы;

Они спрашивают печатного паспорта, Ч

то за красною печатью сургучовой.

У меня, у добра молодца, своерушной,

Что на тоненькой на белой на бумажке.

Что куда ни пойду, братцы, поеду,

Что ни в чем-то мне, доброму молодцу, нет счастья.

Я с дороженьки, добрый молодец, ворочуся,

Государыни своей матушки спрошуся: —

Ты скажи-скажи, моя матушка родная:

Под которой ты меня звездою породила,

Ты таким меня счастьем наделила?

Четвертая сибирская песня, известная под именем заводской и записанная нами в Нерчинском Большом заводе со слов ссыльного, пришедшего с Урала (из Пермской г.), передана была с некоторою таинственностью. Знакомец наш придавал ей большое значение, как бы какой многознаменательной загадке и, проговорив песню, просил разгадать ее смысл. Вот эта последняя из известных нам тюремных песен, знакомая и России:

За рекой было, за реченькою,

Жили-были три бабушки,

Три Варварушки,

Три старые старушки —

Три постриженицы.

У первой у старушки

Было стадо коров.

У второй-то старушки

Было стадо быков.

У третьей у старушки

Н. М. Ядринцев

Нет никого, —

Одна козушка рязаночка.

Принесла она козла

И с тем вместе дурака —

Москвитенника.

По три годы козел,

По три годы дурак,

Под полатями стоял,

Мякинки зобал

Толокончатые,

А помоечки пил

Судомойчатые.

Стал же козел,

Стал же дурак,

На возрасте, —

У бабушки Варварушки

Отпрашиваться

В чисто поле гулять.

Пошел же козел

Пошел же дурак.

Он ножками бьет,

Как тупицами секет [37].

Глазками глядит

Как муравчиками [38].

Встречу козлу,

Встречу дураку

Незнакомый зверь:

Серенек и маленек,

Глазки на выпучке.

Обошедши козел кругом,

Пал ему в ноги челом,

Не ведаю о чем.

— «Как тебя, сударь, зовут,

Как тебя, сударь,

По изотчеству?

Не смерть ли ты моя,

Да не съешь ли ты меня,

Козла-дурака

И москвитенника»? —

Какая твоя смерть?

Ведь я заинька

Пучеглазенькой:

Я по камушкам скачу,

Я осиночку гложу.

Спрошу я у тебя,

У козла-дурака

И москвитенника,

Про семь волков,

Про семь брателков,

«Я шести не боюсь,

Я и семи не боюсь!

Шесть волков

На спину унесу,

А седьмого волка

Во рту (или в губах) утащу.

Из шести овчин

Шубу сошью,

А седьмой овчиной

Шубу опушу.

Отошлю эту шубу

Бабушке Варварушке:

Спать будет тепло

И потягаться хорошо».