Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович. Страница 15
ПРЕДВЕСТЬЕ ГРОЗЫ
ПРЕДВЕСТЬЕ ГРОЗЫ
По часам растекаются медные зовы тоски,
Одиноко Помпея томится, в веках позабыта...
Только месяц блуждает, щербатые щупая плиты
И сухие, ветрами обшмыганные костяки.
Спят вертепы и храмы и грезят о славе былой,
И предвестьем грозы облака набухают сурово...
О Неаполь, раскачивай меди тоскливые зовы —
Встал Везувий, по плечи окутан зловещею мглой!
Воспален его бешеный рот, извергающий пламя,
В нем — безумье клокочет, и сквозь потрясенную тьму
Пастухи с плоскогорий о мести взывают к нему.
О Неаполь, покачивай черными колоколами!
Безутешно томясь, поспешает к тебе над полями
Весть о том, что Везувий очнулся в багровом дыму.
1923
Перевод Д. Бродского
«За днями дни, как корабли, свой путь…»
* * *
За днями дни, как корабли, свой путь
Прокладывают твердо в море чуда.
Я не пришел спросить: «Куда? Откуда?»
Пришел, чтоб с ними плыть и утонуть.
За днями дни... И вот уж слышен зов
Береговой — он нежен и печален...
Я в гавань не войду, я не причалю —
Сломал мне ветер крылья парусов.
За днями дни
Прокладывают
Путь...
Пришел я к ним,
Чтоб плыть,
А не тонуть.
1923
Перевод Д. Маркиша
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
За субботним столом, словно царь, восседает хозяин,
И двенадцать сынов — как двенадцать библейских
колен.
«Я, как раб ханаанский, пахал и снимал урожаи,
Как еврей и отец, делал всё, что нам бог повелел.
Вот такой, какой есть, всё на свете я делать умею:
И доить, и ковать, и уладить базарный скандал.
Я трудился и ездил; я видел, поверьте еврею,
И Париж, и Нью-Йорк, и в Одессе я тоже бывал».
В хрен макает он белую халу, сопит и чихает,
И, размазавши слезы, которых не может унять,
Говорит: «Хрен в субботу — ведь это же радость какая,
Всё равно что страничку Талмуда прочесть и понять.
А мои сыновья? Я всегда их воспитывал честно,
И прошу я вас, пан, объясните, пожалуйста, мне:
Я приучен к любому труду, так найдется ли место
Для такого, как я, в вашей новой советской стране?»
1924 Польша
Перевод Р. Сефа
«В вагоне, на полу, весь в предрассветной сини…»
* * *
В вагоне, на полу, весь в предрассветной сини,
Сидит седой старик за спинами чужими.
Бородкой выцветшей уткнулся в апельсины;
Кто знает: ест он их иль молится над ними?
По гулким улицам вышагивают люди,
И серебром полны студеные их ведра.
Привет вам, нищие! Мир с вами да пребудет!
Вы, вестники удач, идете мимо гордо.
На мостовых — толпы растущее гуденье,
И попрошайками панели обросли,
И, лежа, улицы читают объявленья.
О братья-нищие! Не спорьте хоть сейчас:
Вот с солнцем молодым шагает день вдали,
Как егерь из лесу с оленем на плечах.
1924
Перевод Д. Маркиша
СТАРОСТЬ
СТАРОСТЬ
Ступай домой, старик! Звонят колокола...
И клонит в сон тебя, и веками прикрыты
Твоих потухших глаз огромные орбиты,
Закатным пламенем сожженные дотла.
Шарманка не поет, и посох мхом оброс,
И сердце не стучит о старческие ребра;
Лишь трется о тебя с ворчанием недобрым
Покрытый струпьями чесоточными пес.
Ступай домой, старик! К вечерне зазвонили...
Седые сумерки цыганами бредут,
И ты, нахохлившись, сидишь и дремлешь тут,
Как старый попугай, оставшийся без крыльев.
1924
Перевод О. Колычева
«Я жив еще! И кровь, как прежде, горяча!..»
* * *
Я жив еще! И кровь, как прежде, горяча!
Кому я задолжал? Кто первый алчет крови?..
Восходит месяц твой — топор из-за плеча,
И мрак твоих ночей — как сдвинутые брови.
Подобно деревцам, назначенным на сруб,
Редеют дни мои, к которым нет возврата;
И слово осеклось, боясь сорваться с губ,
Стремлюсь и не могу в тебе увидеть брата.
Смертелен мой укус! В глазах застыла боль —
Пожары и резню в себя вобрать пришлось им!
И все равно с мольбой: “Любить тебя позволь!” —
Я льну к твоим ногам в самозабвеньи песьем.
Ты мне предначертал блуждать в зловещей мгле,
В меня из-под руки камнями злобы целишь...
И все равно, лицом припав к твоей земле,
Молю тебя: “Позволь быть преданным тебе лишь!..”
Накатывает страх, взметая вопль и вой...
Разгульная хула кипит до горизонта;
И слух не разберет в стихии ножевой —
Шевченко ли поют? Звенит ли саблей Гонта?
Ладонями знамен ласкает смерть. Она
Пьянит меня бедой и обнимает страхом;
Макушками лесов заточена луна,
И песня кобзаря летит над черным шляхом.
В тоске дразнящих струн — предгрозовая хмарь...
Припрятаны ножи и ждут призывных знаков.
На праздник в Чигирин сзываешь ли, кобзарь?
Не будишь ли игрой уснувших гайдамаков?
И кажется, меня, как жертву, сторожит
Фарфор звериных глаз, тупых, как бой баранов;
Кто знает, мне ли жизнь моя принадлежит?..
Но имя отобрать не сможет смерть, нагрянув...
Мне хочется плясать в сетях кровавых смут,
Победно примирясь с затребованной данью,
И звать к себе гостей, которые возьмут
Мой голос заодно с разрубленной гортанью.
Я жив еще! И кровь, как прежде, горяча!
Кому я задолжал? Кто первый алчет крови?..
Восходит месяц твой — топор из-за плеча,
И черною рукой ты закрываешь брови!..
1924
Перевод В. Слуцкого
«Четырегорбые, в отрепьях, маниаки!..»
* * *