Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович. Страница 37
Винтовки — на взводе, надежна рука,
И — свист молодецкий летит с большака.
Гвардейцы! Гранатами крой по врагу.
Удар громовой. Ослепительный гул.
И — дыбом просторы, и даль — ходуном,
И танк — исступленным захлестнут огнем.
В смятенье ноздрями поводит другой,
С распоротой и обожженной броней.
И словно над бездной, в испуге, слепой,
Сожженные лапы подняв пред собой,
Со скрежетом третий, минуя откос,
Бокастое тулово тяжко занес
С налета в затылок четвертому лбом
И замер, застыл в онеменье тупом.
Снега голубые в кровавой росе
На вздыбленном Волоколамском шоссе,
Над люком стрелок запрокинулся, нем,
Слетает подшибленным вороном шлем,
Рука протянулась в простор пустырей:
«В Москву! На парад! Ну, ступай, поскорей!
О русских санях бредил ты наяву
И по первопутку собрался в Москву.
Чего ты закутался в бабий платок?
Что ежишься ты? Иль на стуже продрог?
Раздумье взяло? Не по вкусу свинец?
Иль русской зимой зачарован мертвец?»
Крылатая ненависть, пламенный гнев:
«Без спросу пришел ты сюда, обнаглев».
Израненных танков неистовый гуд...
Они потрохами стальными блюют...
Вот втянут четвертый в огня коловерть,
Вот пятого к счету прибавила смерть.
«Попотчевать пойлом собачьих сынов!» —
Чеканит приказ, непреклонно суров.
Бутылку с горючим — по танкам взахлест,
Метнулись они, как жар-птицы из гнезд,
И, стиснут объятием огненных крыл,
Десяток чудовищ в тоске завопил.
Обвитые дымной волной огневой,
Они громоздятся под грохот и вой,
Как буйволы черные в лаве огня,
Сплетаются, корчась, надрывно стеня,
И прочно к себе их большак пригвоздил:
Колдобины — спереди, ров — позади.
Свинцовый летит над гвардейцами град,
Их руки от ран и натуги горят,
Шинели напитаны кровью густой,
Лежат уже трое, обнявшись с землей, —
Но в сердце по-прежнему бодрость крепка;
Оружие верно, надежна рука.
Перевод Д. Бродского
6
Москва — в изголовье, Москва — под ружьем,
И край, что не дремлет ни ночью ни днем,
Что рядом, в траншее, под градом свинца,
Отвагу и силу вселяет в сердца...
Багрово от крови снегов полотно, —
Еще два гвардейца насмерть сражено.
В равнине, где бурных ветров перебег,
С оружьем в руках повалились на снег,
Легли, прислонясь голова к голове,
Телами заставив дорогу к Москве.
И грозен гвардейцев редеющий строй
Под градом свинцовым, под хлесткой пургой.
Не дрогнуть, не сдать в исступленном бою.
Уже восемнадцать осталось в строю.
У каждого кровью набухла шинель,
Не слышат, как шалая свищет шрапнель;
Пред ними четырнадцать мертвых громад —
Четырнадцать танков в обломках лежат.
На смену подбитым лавиной идут
Четыре десятка под скрежет и гуд,
Гранаты уже на исходе — и вот
Товарищ товарищу передает:
«Гвардейцы! Ударил решительный час:
Три танка принять должен каждый из вас!»
Траншею покинув, навстречу врагу
Выходят они, залегают в снегу.
Гранаты на взводе! Не станет гранат —
Телами дорогу они заградят.
«За родину! Нам умирать череда, —
Давайте простимся, друзья, навсегда».
На миг боевая притихла гроза...
К далекой Москве устремились глаза,
Крутой молодой оглядели снежок,
И губы коснулись обветренных щек.
Прощанье героев услышала высь,
И в крепком пожатье ладони слились.
На каждого жребий отечества лег.
«Ты будешь нетронут, родимый порог».
И двинулись цепью они напрямик, —
Вплотную последний приблизился миг:
«Россия, запомни гвардейцев семью,
Вот их уже восемь осталось в строю».
Пред яростным пламенем, бьющим взахлест,
Гвардейцы во весь поднимаются рост,
Фалангою сказочных богатырей
Идут по сугробам среди пустырей,
Шинели — крылами в ветрах огневых,
Теперь раскрошатся и горы о них.
Пылают их каски. В снегу сапоги.
И непобедимо тверды их шаги, —
И смерти да будет известно о том,
Что сердцу отчизны здесь каждый — щитом,
Что не опрокинуть лавине стальной
Веками сращенных с землею родной.
Перевод Д. Бродского
7
На травах каких, на былинке какой
Роса не сверкнет потаенной слезой?
Булыжник каких безыменных краев
Не дрогнет, откликнувшись эхом боев?
Леса не взметнутся ль, трубя в небосвод, —
По дюжине танков на каждого прет.
Но помнит гвардеец присягу свою,
Он, с дюжиной целой сцепляясь в бою,
Последним усильем железо грызет.
«Кто мощь твою мерой измерил, народ?
Кто благословение взвесил твое?
Гвардейцы! К Москве не прорвется зверье!»
Рукою израненной, тверд и упрям,
Там путь заслоняет гвардеец врагам,
Родимую землю, одетую в дым,
Уже преграждает он телом своим.
Но только лишь трое осталось из всех,
Идут с ними ветер, и время, и снег.
Грядущее с ними в огне кольцевом,
На Волоколамском шоссе грозовом.
И нимбом бессмертья над их головой
Последний, гремя, разгорается бой,
Взывает к ним кровью залитый простор, —
Вот рухнули двое, сраженных в упор.
На снег молодой, обессилев, легли,
И скорбь припадает к морщинам земли:
«Пускай всё живое напомнит о нас,
Цветенье пусть будет сказаньем о нас».
Остался один на меже огневой,
С врагами один принимает он бой.
Один — устремленный к ораве стальной
Сквозь пламя и дым над дорогой родной,
Один — против тьмы без мерил и числа.
Как мать, причитая, его обняла
Бескрайняя ночь меж равнин и высот, —
Но неотвратимо на смерть он идет.
Мигает звезда, как маяк, впереди.
Шагает он, руки скрестив на груди,
Шагает — могучий, сквозь снег и сквозь лед.
Вонзается пуля в него, — он идет,
Вторая!.. И третьей свистящий полет...
Но он на врага неуклонно идет.
Земля здесь его. И дорога, и наст,
Он их никогда никому не отдаст.
И кажется, здесь он шагает давно
Сквозь зарево зорь, что от крови красно,
Здесь маршем идет сквозь мороз и метель
Он с года Двенадцатого — и досель...
Идет он — один против бури стальной,
И, словно с поклоном отчизне родной,
На землю он падает, стон затая,
И вот они — все боевые друзья...
Сигнал «В наступленье!» рокочет трубой,
«На запад, вперед!» — продолжается бой.
О родина-мать! Ты для яростных сеч