Цветы зла - Бодлер Шарль. Страница 12
БАЛКОН
Владычица моя, о мать воспоминаний,
О ты, все радости и долг единый мой!
Ты вспомнишь красоту медлительных лобзаний,
И негу очага, и вечера покой.
Владычица моя, о мать воспоминаний!
Вечерние часы в сиянии огня:
Часы, когда балкон весь в розовом тумане.
Как грудь твоя цвела и сердце жгло меня!
Мы молвили не раз бессмертные признанья,
В вечерние часы, в сиянии огня!
Как солнца хороши в час теплого заката!
Как небо глубоко! Как властен сердца бой!
Царица и кумир, я крови ароматы,
Казалось мне, вдыхал, склонившись над тобой.
Как солнца хороши в час теплого заката!
Сгущалась ночь кругом, как черная стена.
Я в ней твои зрачки угадывал глазами.
Я уст пил сладкий яд и чашу пил до дна,
И ноги обнимал я братскими руками.
Сгущалась ночь кругом, как черная стена.
Умею воскрешать счастливые мгновенья
И вновь хочу в мечтах колена целовать.
Ведь красоту твою и страстное томленье
Вне тела милого и сердца не сыскать.
Умею воскрешать счастливые мгновенья.
Те клятвы, аромат и ласки без конца
Восстанут ли из бездн, неизмеримых оком,
Как солнца юные плывут на небеса,
Омывшись перед тем на дне морей глубоком?
— О клятвы, аромат и ласки без конца!
ОДЕРЖИМЫЙ
Покрылось солнце мглой ненастья. Как оно,
Луна моей души, закутайся ты в тени.
Безмолвствуй иль грусти, предайся снам иль лени,
Жестокой Скукою томимая давно;
В печали глаз твоих мне счастие дано.
Но если, как звезда, чье кончилось затменье,
Сиять захочешь там, где страсти и томленье,
То выйди из ножон, кинжал! Мне всё равно.
Зажги огонь в зрачках от люстр алмазно-ярких;
Зажги в глазах мужчин огонь желаний жарких;
В тебе всё дивный дар, то сонный, то живой.
Будь всем, чем хочешь ты, тьмой ночи иль денницей.
Всё тело, задрожав от страсти роковой,
Кричит: «Хвала тебе, мой Демон и Царица!»
ТЕНЬ
I
Мрак
В тюрьме моей, в стране тоски бездонной,
Куда мой Рок давно меня изгнал,
Куда рассвет златой не проникал,
Где я один остался с Ночью сонной
И предо мной на черном полотне
Проходит ряд бесформенных видений,
Где осудил я сердце на мученья
И жгу его на медленном огне,
Тень царственно-младая временами
Блестит, скользит и реет предо мной
Во весь свой рост, а я, следя глазами
За гостьею и томной, и немой,
Вновь узнаю тот призрак сладострастный.
Она! Мой друг, хоть темный, но прекрасный.
II
Аромат
Читатель мой, скажи, вдыхал ли ты
В медлительном и сладком упоеньи
Вздох ладана среди церковных теней
Иль хрупкие, засохшие цветы?
Глубоких чар немое опьяненье!
Мы видим в нем прошедшего черты.
Так прежние, забытые мечты
Рождает в нас родной груди томленье.
Из вьющихся, густых ее волос
— Из ладанки и сонного кадила —
Во тьме волна душистая всходила,
И пряный дух всё ширился и рос
Вокруг одежд, с их шелком и парчою,
Пропитанных невинностью младою.
III
Рама
Как рама вкруг картины, хоть рукою
Хваленою написана она,
Холст оградив от мира, как стена,
Ей придает вид странного покоя,
Так роскошью, казавшейся родною,
Ее краса была окружена.
Не выдала теней ее весна,
И всё кругом служило ей каймою.
И мнилось ей, я помню, раз иной,
Что всё ее любило; предо мной
Она белью и шелку отдавала
Нагую грудь, под ласкою немой
То вдруг дрожа, то млея, и красой
Звериною и детскою дышала.
IV
Портрет
Болезнь и смерть испепеляют пламя
Светло для нас пылавшего огня.
От этих глаз, с их блеском и слезами,
От этих уст, восхитивших меня,
От этих ласк, властительно целебных,
От этих нег, с их яростным лучом,
Остался лишь, по воле сил враждебных,
Повыцветший портрет карандашом.
Он, как и я, забытый умирает
Вдали людей, и Время, злой старик,
Его — что день — крылом седым стирает.
И жизнь и сны ты косишь каждый миг,
Но не убьешь в душе, палач лукавый,
Той, кто была мне радостью и славой!
«Даю мои стихи тебе, и если звон…»
Даю мои стихи тебе, и если звон
Их счастливо дойдет до предков отдаленных
И вновь зажжет мечты в мозгах их утомленных
— Корабль, которому попутен аквилон, —
То память о тебе, преданье муз плененных,
Вновь утомит сердца, как гуслей мерный стон,
И цепью братскою и тайной сопряжен
Твой образ будет вновь с напевом рифм влюбленных.
Отверженное всем на свете существо,
Признавшее родным меня лишь одного,
О ты, которая, летая легкой тенью,
Привыкла попирать в презрении немом
Род смертных, для кого ты горькое мученье,
Богиня властная с бестрепетным челом!