Собрание стихотворений 1934-1953 - Томас Дилан. Страница 3
Сочится кровь, затягивает раны
Любви... Но как я шторму расскажу,
Что стрелки времени уже промчались
По циферблату звезд?… Ведь немота…
И я не в силах рассказать могиле
Влюбленного,
Что жадные, кишащие в ней черви,
Мой саван тоже обгрызают…
7. И ВОТ ОН НЕРВЫ НАПРЯГАЕТ
…И вот он нервы напрягает дико
Вдоль всей руки,
Чувствительной от кисти до плеча,
Высовывая голову, как призрак,
Сам опирается на крепкий столб-владыку,
Чей гордый поворот несет презренье...
Но нервы бедные подвластны голове,
И на бумаге, мучимой любовью,
Болят. Целую писаное слово
За непослушность, за тоску любви:
В нем отразился весь любовный голод,
Передающий боль пустой странице.
Он открывает бок. Он видит сердце
И, как по пляжу голая Венера,
Он движется вдоль плоти, развевая
Волос кроваво-рыжую копну.
Обещанного нет! Зато недаром
Невнятный, тайный жар мне уделен,
Он держит выключатель нервных токов,
Чтоб восхвалять грехи рождений и смертей,
И двух разбойников распятых. И жестоко
Царь голода меж них поникнет. Вот тогда –
Он спустит воду и погасит свет...
8. И ТАМ, ГДЕ ЛИК ТВОЙ БЫЛ ВОДОЙ
И там, где Лик Твой был водой,
Там веет лишь Твой дух сухой,
И не подымет взгляда
Тот, кто еще и не рожден,
Но житель водяной –тритон –
Сквозь соль земли, икру и корни
Проберется…
Там, где когда-то в зелень ив
Зеленые узлы воды
Волной накатывал прилив –
Зеленый акушер жестоко
Клал наземь влажные плоды,
Пути отрезав от истока.
В свой час невидимый прибой
Все водоросли любви волной
Окатывал, но влага исчезала,
Враждебно веял суховей,
Но с берега толпа детей, –
(Не тени ли твоих камней?) –
Всевластным криком призывала
Дельфинов из живых морей.
Твои ресницы, фараон, –
И не волшебство, и не сон
Их не сомкнут,
Пока магическая сила есть – начать с начала!
Прилив опять пригонит змей,
Твоя родильная постель
Создаст коралловую мель,
И снова расцветут кораллы,
Пока еще мы верим ей,
Творящей мощи всех морей!
9. ДА, ЕСЛИ Б ЭТО ТРЕНИЕ ЛЮБВИ
Да, если б это трение любви
Девчонка выкрала со мною вместе
Из клетки тех запретов подростковых,
Порвалась бы резинка связи с детством,
И если бы та красная струя,
Что льется из телящейся коровы,
Царапала бы бронхи легким смехом,
Тогда я не боялся б ни потопа,
Ни яблока, ни бунта мутной крови.
Пусть клетки скажут, кто мужик, кто баба.
Уронят сливу, словно пламя плоти,
И если волосы бы прорастали,
Как крылышки гермесовых сандалий,
И эти бедра, детские пока,
Чесались бы... ну, как у мужика.
Я не боялся бы ни топора,
Ни виселицы, ни креста войны.
Пусть пальцы скажут, кто я есть, рисуя
На стенке девочек и мужиков,
И я не убоюсь движений силы
Туда-сюда… И голодом подростка
Жар обнаженных нервов тренируя,
Не убоюсь чертей, зудящих в ляжках,
И той, рождающей людей, могилы.
Да, если б это трение любви,
Которое ничьих морщин не тронет,
Но и омолодить не сможет тоже,
Меня бы щекотало… Если б старость
Хранила мужество творить всегда,
Не убоялся б я походки крабьей,
И пены моря: пусть у ног любимых
Прибои мертвые рождают брызги,
И время охладится как вода!
Мир этот полу-дьявол, полу-я,
Наркотиком, дымящимся в девчонке,
Обкрутится вокруг ее бутона
И наконец-то выплеснет желанье,
Пока ж – сижу бессильно-стариковский,
И все селедки моря пахнут бабой,
А я сижу, смотрю на эти пальцы,
Куда-то уносящие дыханье…
Так это тренье, что меня щекочет, –
Игрушка обезьяны между ляжек?
Младенчество людского рода? Или
Предвестье мокрой и любовной тьмы?
И пусть грудь матери или любимой
Прекрасна, пусть мы в этом утопили
Свои шесть футов трущегося праха –
Но легкость смеха не постигнем мы.
Что это трение? Перышко по нервам?
Смерть по бумаге? Жаждущие губы?
Христос рождается уже в терновом
Венке под древом жизни? Смерть иссохнет,
Но шрифт – стигматы слов моих – начертан
Пером твоих волос Дождусь же дня,
И станет тренье взрослости и слова
В конце концов метафорой меня!
10. НАШИ ЕВНУХОВЫ СНЫ
1.
Беcплодны евнуховы наши сны в свете любви:
Сны по ногам мальчишек лупят:
Им простыни, как скрученные шарфы,
Ногами девичьими кажутся. Мальчишка хочет
То гладить, то в объятиях сжимать
Ночных невест, вдов, добытых из ночи.
А девочек задерганные сны
Оттенков цвета савана полны,
Они, едва закатится светило,
Свободны от болезней и смертей,
Оторваны от сломанных кроватью мужских костей:
Лебёдки полночи их вынут из могилы.
2.
Вот наше время: гангстер и его подружка,
Два плоских призрака. Любовь на пленке
В наш плотский взгляд хоть искорку огня
Несет, с полночной чушью раздуваясь.
Но чуть проектор кончил – их уносит
В дыру. И нет их на задворках дня.
Между юпитерами и нашими черепами
Отраженья ночных видений вертятся, вызывая дрожь,
Чтобы мы, глядя, как тени то целуются, то убивают,
Поверили в реальность и стрельбы, и объятий,
Влюбляясь в целлулоидную ложь.
3.
Так что ж такое мир?
Который из двух снов пойдет к чертям?
Как выпасть нам из сна?
Зады поднимет красноглазый зал –
Прочь, полотно крахмальное и тени,
Прочь, солнечный владыка сказочек Уэллса,
Ты лучше б из реальности сбежал!
Но глаз на фотокарточке женат,
И одевает он невесту в кожу
Нелепой кривобокой правды.
Сон высосал у спящих веру в то,
Что люди в саванах вновь оживут исправно!
4.
Вот это – мир: он лгущая похожесть,
Клочок материи, что рвется от движенья,
Любя, но сам оставшись нелюбимым,
Ведь сон выкидывает мертвых из мешков
И делает их прах зачем-то кем-то чтимым.
Поверь, что мир таков.
Мы прокричим рассветным петухом,
Отправим к черту мертвецов забытых,
И наши выстрелы легко собьют
Изображенья с кинолент. А там
Мы снова сможем приравняться к жизни:
Всем, кто останется, – цвести, любить и жить!
И слава нашим кочевым сердцам.
11. ОСОБЕННО, КОГДА ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР