Собрание стихотворений 1934-1953 - Томас Дилан. Страница 6
И в ракушках плутают. Враг рождений,
Чёрт с огненными вилами не даст
Понюхать пятки нового младенца,
Мешает сплетничать колоколам.
И вот скольжу я ангелом под небом.
Кто сдует смерть? А в чем вся слава цвета?
В совокупленье! Я вдуваю в вену
Невнятной смерти темное перо.
Младенец тайный, на волнах качаюсь.
…Качается, работая, бедро!
19. ВСЁ ВСЁ!
1.
Всё всё! Рычаг сухих миров.
Морская твердь – эпоха льдов.
Масла – во всем. Обломок лавы.
Город весны. И поворот
Цветка к земле, и колесо
Огня – вращенье городов.
Но как же, как же плоть моя?
Пустая пашня – бурой тенью.
Соски морей. Желёз явленье.
Всё, всё и всё. И плоть – в движенье,
Грех. Костный мозг. Возникновенье.
Вся плоть – рычаг сухих миров.
2.
Не бойся мира в час труда.
Не бойся сердца в клетке ребер
Стальных. Не бойся никогда
Химической и ровной крови,
Миров размалывающих и
Тяжелых топотов машинных,
Курка. Серпа... Тех искр старинных,
Что кремень сыплет в миг любви.
С ослиной челюстью Самсон.
Грех плоти знай! Запоры клеток
И серпоглазый ворон. Он
Тут заперт до скончанья света.
Рычаг всех рычагов. И это –
Торопит звуки граммофон.
Лицо любовника послушно,
А искры кремня сыплют стон.
3.
Всё, всё и всё. Миры мертвы.
И призрак с призраком сольется.
Тот, кто грядущим заражен,
Получит по пути из лона
Начала формы. А пока –
До первой капли молока –
Удар металла по живой
Моей ж плоти через шкуру.
На смертном круге квадратура
Миров, взорвавшихся травой.
Цвети, взаимопроникновенье
Людское! Спаренный бутон.
Свет из зенита вспламенен
Виденьем плоти. Продвиженье
Безвестных масел моря – ввысь.
В мирах любви огни сплелись.
Всё, всё и всё – одно цветенье.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ (1936)
20. Я ВИЖУ СВОЙ ОБРАЗ
1.
Я вижу свой образ на двух уровнях сразу, словно верхом на себе. Выкованный
из человечьей плоти поэт, бесстыдный, юный, латунный,
Заталкиваю свой призрак в свинец типографских литер,
Весы этого двухчашного мира – создатель – сам же свое творенье.
Призрак моей половины в латах держится за беззащитную половину
И упирается, хватаясь за стены коридора, ведущего к смерти.
Судьба из луковки стрелкой выталкивает весну.
Пеструю, как веретено: это время болевых усилий
В мире пробивающихся лепестков,
А пряжа ее – и соки и кровь, и пузырьки и хвоинки…
Все это от корней, кормящих сосну, человека вздымает как гору,
Выращивает его из почти ничего – из недр голых.
Такова судьба призрака – сначала чудеса разбрызганы,
Картина картин – это мой выкованный пером фантом,
Прорастает сквозь голубые колокольчики и медные колокола
Человек, эфемерный, словно листва,
и бронзовый, словно бессмертие,
Смешивая зыбкую розу строк с ритмом мужского движенья.
Я создаю двойственное чудо стиха и себя.
Это начало взрослости (за которой неминуема гибель),
Башня – это судьба, на которую надо влезть, но она без опоры.
Пока стоит, но карабкаться надо выше и выше.
Самая естественная смерть – карабкаться без остановки,
И я, – человек, вампир, не имеющий тени,
Вол работаюший, дьявол воображенья в спазмах молчанья.
Обычная закономерность: чем выше, тем ближе к концу…
Образы карабкаются по деревьям, льются как сок по туннелям.
Ну что опасней зеленых шагов? А где-то предшественник.
Я со своей деревянной пчелой, со стихами, в терновом венце,
Внутри стеклянной виноградины я, а со мной
И лепестки строк, и улитка мысли.
Мы слабы – все мужество растрепалось, и жизни на волоске…
Путешествие по часовой стрелке из гавани символов.
Эта вода – наш последний путь: вскоре придут иные,
Те, незнакомые, которых приветствуют лепестки моих роз
На террасе туберкулезного санатория шепча «прощайте»…
И мы отплываем, уступая пристань прибывшим с моря.
2.
Карабкаются строки на силосную башню, а там
12 ветров встречают облачный белый призрак.
Оседланные луга, – их загоняют в холмистый загон –
Видят они всё: и то, как спотыкается белка,
И то, как заяц или улитка, шатаясь, ходит вокруг цветка,
И ссору ветров с деревьями на винтовых ветровых ступенях.
Когда они спрыгивают вниз – оседает пыль,
Но сыплется густо и непрерывно смертельный гравий.
Водяная дорога – путь белых медведей, котиков и макрелей.
И строки спешат вдоль длинной артерии моря,
Слепые лица поворачивая к врагу,
А мертвое слово без всадника – к стенке канала...
(Смерть – инструмент, чтобы взрезать глаз во всю длину,
Отмычка, отвертка, отвинчивающая гроб,
Твоя могила – и в пупке, и в соске, и… где?
Ноздри под маской хлороформа творят кровавый
Набор скальпелей… Похороны с антисептикой
Прочь отгоняют черный патруль
Твоих чудовищных офицеров и распавшуюся армию,
Пономарь-часовой с гарнизоном чертополоха,
Петух на навозной куче кукареканьем Лазаря воскресит,
Всё – суета сует! Пусть этот прах тебя тщится спасти
На волшебной почве, вырастив строки из ничего)
Когда стихи тонут, вдали заливаются колокола,
Ныряльщик – звон его колокола льется по шпилю пены.
Вот еще одна звонкая ступенька в мертвое море.
Ныряльщикам этим аплодируют так, что закачается
Даже эмбрион строки – тритон,
привязанный водорослями к виселице.
Слышны ли тебе в глубине виноградинки
Стёкла, разбивающиеся солено и похоронно?
Поверни веретено моря – завертится плоская земля в желобках,
По ним – граммофонная иголка молнии
ослепит одну сторону пластинки
С голосами, звучащими словно с луны, вертящейся на столе.
Пускай себе восковая пластинка лепечет, скрежеща, выпевая
Влажные, стыдные следы тайны:
Это фонограмма жизни твоей. А круглый мир – неподвижен.
3.
Они страдают в вампирьих водах, где хищные черепахи
Вползают в торчащие башни, об которые бьётся море,
Как будто сдвигается крайняя плоть, и
Чувственный череп спешит, и клетки спешат куда-то,
Страдайте, перепутаницы-наперсточки-строчки,
от того, что двойной ангел
Вскакивает из камня, как дерево над пустынной землей.
Станьте призраками самих себя, призрачными остриями,
Трубой медной, образом бестелесным, нанизанным на безумия,
Восходя лестницей Иакова, глядящей в звёздное небо.