Девчонки на луне (ЛП) - Макнэлли Дженет. Страница 53

– Это с нашего первого тура. Прямо перед выходом первого альбома.

Внизу постера я увидела неровные, веретенообразные завитки букв в виде дома, в жёлтых окнах которого горел свет. Не зная, что бы ещё сказать, я лишь качнула головой, оставив эмоции при себе. Я ждала, когда он расскажет мне что-нибудь ещё.

Отец встал рядом со мной.

– Пожалуй, это мой самый любимый тур, – не ожидала я услышать от него это. Набрав воздуха в грудь, он медленно выдохнул. Как будто от лёгкого смущения. – Оглядываясь назад, понимаешь, что было легче тогда, до того, как всё началось. Никто нас не знал, и никто ничего от нас не требовал.

В его кармане зазвонил телефон – длинный трезвон, как на старых дисковых аппаратах. Он вытащил его, чтобы посмотреть на экран.

– Фиби, не возражаешь, если я отвечу? – спросил он. – Я завтра записываю эту группу. Очень дотошные ребята.

– Валяй.

Честно говоря, я была рада, что он вышел на минутку. Я хотела хорошенько всё здесь осмотреть, не ощущая себя туристом на экскурсии по музею Кирена Ферриса.

На стене напротив висела широкая металлическая полка с книгами. Возможно, некоторые из них были мамиными, и остались здесь после расставания. Я хотела найти в его доме что-нибудь от неё, что указывало бы на то, что он думает и о нас с Луной. Мне были нужны доказательства, что он вспоминал о нас и до того, как я появилась на его пороге несколько дней назад.

У края верхней полки я заметила книгу Дэвида Бирна «Как действует музыка» в твёрдой белой обложке. И я вспомнила об Арчере, о том, как недавно мы стояли на крыльце его дома.

До меня доносились обрывки разговора отца по телефону. Пусть слов я не могла расслышать, зато слышала спокойный тон его голоса. Хотела бы я, чтобы он говорил так со мной. В груди снова защемило, и я точно не могла сказать, было это в лёгких или в сердце или это просто рёбра сильно сжались. Я сделала глубокий вдох, и на выдохе грудная клетка смогла разжаться.

На средней полке лежало несколько камней. Скорее, обычная галька: серая и гладкая, обмытая озером или рекой. Я потрогала один камушек, подержала между большим и указательным пальцами, после чего скинула себе в карман.

Сделав это, я сразу испытала облегчение. От того, как сильнее меня теперь прижимало к полу, к земле. Я почувствовала, что сделала то, что должна была. Что должна была прийти сюда.

Отец вернулся в комнату.

– Прости за это. Вечно эти басисты чем-то недовольны, когда их записывают. Хотя, ты и без меня должна знать.

Я ничего не ответила, поэтому он добавил:

– Арчер. Твой друг. Он же на басу играет?

– А, да! Но он не такой, – я вцепилась пальцами в свою цепочку. – По крайней мере, я не думаю, что он такой.

Отец покачал головой, улыбаясь.

– Они все такие.

Я обернулась к полке. Может, он и прав. А может, я так никогда и не узнаю.

– Глянь сюда, – сказал отец. В углу столовой стоял огромный четырёхъярусный шкаф под пластинки с дисками из серого стекла. Для каждого яруса были свои выдвигающиеся дверцы. Я подошла ближе, чтобы посмотреть на названия через стекло. У него была секция под альбомы Дилана, несколько секций под соул шестидесятых годов. Ещё я увидела «Нирвану», «Weezer», «Belly» и «Replacements».

– Я сделал его сам, и теперь мне, видимо, придётся жить здесь до конца жизни, потому что вряд ли когда-нибудь смогу вынести его через дверь, – он потёр большим пальцем пятно на стеклянной дверце. – А если новым жильцам он не понравится, то придётся распилить его нафиг, – было похоже на то, что он говорил сам с собой.

– Уверена, что новым жильцам понравится шкаф.

– Тебя это удивит, но большая часть людей не хранит столько пластинок.

– Ну да, – сказала я, несмотря на то, что таких людей в моём окружении не было. Мама, сестра, Джеймс, Арчер – все они были завалены винилом. – Так значит, тебе придётся остаться здесь? – вообще, такой исход мне нравился, в смысле, что он останется в месте, которое я знаю, где я смогу представлять его с гитарой и шкафом под пластинки. Даже при том, что я не увижу его в следующие три года, а может и больше.

Он кивнул, улыбаясь.

– Думаю, да, – он прислонился к дверному косяку. – Хочешь есть?

– Ага, – и тут я заметила, как паника промелькнула на его лице. Поэтому я спросила: – А у тебя что-нибудь есть?

Он бросил взгляд в сторону кухни.

– Наверное, нет.

Мне не очень-то хотелось уходить, когда я только начала чувствовать себя здесь как дома, но в желудке урчало при каждой мысли о еде.

– Можем куда-нибудь сходить?

– Не проблема, – сказал он с облегчением. – Что бы ты хотела поесть?

Глупая мысль пронеслась в сознании: такого отца я хотела иметь всю свою жизнь. Такого, который бы спрашивал, что я хочу на ужин, а потом просто исполнял моё желание. Поэтому теперь я обдумывала его вопрос.

– Блинчики.

Он улыбнулся.

– Пошли за блинчиками.

Проходя по тому же узкому коридору, мой взгляд упал на деревянный стеллаж под книги, который выглядел так, будто его принесли сюда прямо из старой школьной библиотеки, или что она полвека простояла у задней стены класса. В угол третьей полки сверху была задвинута скрученная фигурка из толстой серебристой проволоки. Фигура была похожа на птицу с расправленными крыльями и вытянутой шеей. Я остановилась и дотронулась до неё, после чего я повернулась к отцу.

– Это мама сделала?

Он кивнул, глядя на фигурку.

– Много лет назад. Она любила делать их в фургоне во время гастролей. Птиц и деревья. Она могла брать с собой в дорогу мотки проволоки и плоскогубцы, чтобы потом каждый час выдавать по новому изделию.

Я изучала его лицо, то, как он вспоминал. А смотрел он только на скульптуру, не на меня.

– Она раздала их все, – он взял птицу, поставил к себе на ладонь и с минуту разглядывал её. Затем поставил обратно. – Немного покосилась. Я пару раз переезжал, но она всегда возвращалась на эту полку, – он посмотрел на меня. – Расскажешь ей о том, что она всё ещё у меня?

Я немного склонила вбок голову.

– А ты этого хочешь?

– Мне нужно немного подумать.

Когда мы выходили на улицу, я положила руку к себе в карман и нащупала там камушек, тот, что выкрала с папиной полки. Он был гладким и прохладным, и я знала, что переложу его потом в сумку, к журналу «SPIN», к Сэлинджеру и к моей книге со стихами. И я почувствую, как сумка станет тяжелее, как отец чувствует тяжесть маминой птички всякий раз, как переезжает в другую квартиру, или может каждый раз, как проходит по коридору, когда свет лампы отражается от его расправленных крыльев. Иногда самым тяжёлым становится то, что почти ничего не весит.

Глава 48

На той же улице, что и дом отца, располагалась кафешка с широкими стеклянными окнами и алой неоновой вывеской. В ней почти никого не было, когда мы пришли, поэтому мы сели за столик на шесть человек за чёрными диванчиками у окна, выходившего на дорогу. За припаркованными у обочины машинами я могла видеть вывески для поезда G, откуда я недавно вышла, и прачечную, наполненную сияющими белыми стиральными машинами.

Отец откинулся на диванчик и открыл меню. Официантка – около тридцати, блондинка, с крошечным блестящим колечком в носу – улыбалась так, словно знала его. Она зажгла маленькую свечку в баночке и поставила в центр стола. Померцав сначала, свеча успокоилась и выпрямила своё пламя.

– Я подойду, когда вы будете готовы, – сказала девушка. Её улыбка была немного широковатой, но искренней, за что она мне сразу понравилась.

– Я знаю, чего хочу, – сказала я, даже не открывая меню. – Черничные блинчики.

– А вам? – официантка посмотрела на отца.

Он закрыл своё меню.

– Яичницу, картошку по-домашнему и тост, пожалуйста.

– Так, хорошо. Что из напитков?

Я уже подумала заказать пиво, просто чтобы посмотреть на реакцию отца, но в итоге не осмелилась.