Сочинения - Поплавский Борис Юлианович. Страница 40

Кладбище под Парижем

Как человек в объятиях судьбы,

Не могущий ни вырваться, ни сдаться,

Душа находит: комнаты грубы,

Гробы — великолепные палаццо.

Вертается умерший на бочок

Мня: тесновато. Вдруг в уме скачек

Удар о крышку головою сонной

И крик (так рвутся новые кальсоны).

Другой мертвец проснуться не желал

И вдруг, извольте: заживо схоронен!

Он бьет о доску нежною ладонью

И затихает. Он смиреет. Тонет.

И вот отравный дух — втекает сон,

Ширеет гробик, уплывает камень.

Его несет поток, как пылесос,

Крутят его, как повара, руками.

И вот сиянье — то небесный град,

Лучи дрожат, текут и радужатся.

Сквозь их снопы — сто световых преград —

Плывет лежащий, чтоб под звуки сжаться,

А вверх и вниз, навстречу и кругом

Скользят аляповато кирасиры,

Какие-то плащи, венцы, огонь,

А сам он тоже ангел, но в мундире.

Эпитафия

Извержен был, от музыки отвержен

Он хмуро ел различные супы,

Он спал, лицом в холодный мох повержен,

Средь мелких звезд различной красоты.

1931

Лета

Белое небо. Телеги шумят.

День раскаленный смеркается глухо.

Ласточки низко и быстро летят,

Души измучены летнею мукой.

Тише, мой друг, не суди о грядущем.

Может быть, Бог о судьбе позабыл,

Пылью наполнив священные души.

Смейся: никто никого не любил.

Близится утро, но еще не ночь

Я отравился, я плыву средь пены,

Я вверх своей нечистотой несом,

И подо мною гаснет постепенно

Зловещий уголек — мой адский дом.

И в красном кубе фабрики над лужей

Поет фальшиво дева средь колес

О трудности найти по сердцу мужа,

О раннем выпадении волос.

А над ручьем, где мертвецы и залы,

Рычит гудка неистовый тромбон,

Пока штандарт заката бледно алый

С мороза неба просится в альбом.

И в сумерках октябрьского лета

Из ядовитой и густой воды

Ползет костяк огромного скелета,

Перерастая чахлые сады.

1925

Не смотри в небеса

Упадешь в фиолетовый омут

Будешь жить средь живых

Как больной позабывший свой дом

Как звезда на весах

Там с улыбкою гибнут и тонут

Ты же гибнуть привык

Образуйся и спой о другом

Нет мой друг нас огромные звезды сильнее

Что мы вызвали к жизни

Больные волхвы темноты

Все будет светлее пустее святей и больнее

К священной отчизне

Уже приложившим персты

1928

Путешествие в неизвестном направлении

Ласточки горят в кафе шумят газеты

В облаках проходят президенты

Спички гаснут отцветает лето

Дождь шумит над полосатым тентом

Город снова мой.

Сколько лет душа грустит в притоне

Слушая чеканный стук шаров Бедная душа иных миров

Иди домой.

Нет я слаба

Я здесь в истоме

Я здесь раба

Говорите громче ярче звуки

Я свои рассказываю муки

Падаю на дно пустых зеркал.

Слишком рано на яркие звезды

Горы смотрят и гаснут готовясь к отъезду.

Возвращаются звезды в тела

Раскрываются синие бездны

Там где только что пена цвела.

1928

Раскаяние

Как черный цвет, как красота руки,

Как тихое поскребыванье страха,

Твои слова мне были велики

Я растерял их, молодой неряха.

Не поднимайте их, они лежат

На грязном снеге, на воде страницы,

Слегка блестят на лезвие ножа,

В кинематографе сидят, чтоб веселиться

А здесь, внизу, столпотворенье зол,

Деревьев стон и перекресток водный,

Где ядовитый носится озон,

Опасный дух, прекрасный и холодный.

Горбясь в дожде, в паноптикум иду,

Пишу стихи и оставляю дома,

Как автомат, гадающий судьбу —

Автоматический рояль незаведенный.

Возвращение в ад

(Лотреамону)

Еще валился беззащитный дождь,

Как падает убитый из окна.

Со мной шла радость, вод воздушных дочь,

Меня пыталась обогнать она.

Мы пересекли город, площадь, мост,

И вот вдали стеклянный дом несчастья.

Ее ловлю я за цветистый хвост

И говорю: давайте, друг, прощаться.

Я подхожу к хрустальному подъезду,

Мне открывает ангел с галуном,

Дает отчет с дня моего отъезда.

Поспешно слуги прибирают дом.

Встряхают эльфы в воздухе гардины,

Толкутся саламандры у печей,

В прозрачной ванной плещутся ундины,

И гномы в погреб лезут без ключей.

А вот и вечер, приезжают гости.

У всех мужчин под фалдами хвосты.

Как мягко блещут черепа и кости!

У женщин рыбьей чешуи пласты.

Кошачьи, птичьи пожимаю лапы,

На нежный отвечаю писк и рев.

Со мной беседует продолговатый гроб

И виселица с ртом открытым трапа.

Любезничают в смокингах кинжалы,

Танцуют яды, к женщинам склонясь.

Болезни странствуют из залы в залу,

А вот и алкоголь — светлейший князь.

Он старый друг и завсегдатай дома.

Жена-душа, быть может, с ним близка.

Вот кокаин: зрачки — два пузырька.

Весь ад в гостиной у меня, как дома.

Что ж, подавайте музыкантам знак,

Пусть кубистические запоют гитары,

И саксофон, как хобот у слона,

За галстук схватит молодых и старых.

Пусть барабан трещит, как телефон:

Подходит каждый, слышит смерти пищик.

Но медленно спускается плафон

И глухо стены движутся жилища.

Все уже зал, все гуще смех и смрад,

Похожи двери на глазные щели.

Зажатый, в них кричит какой-то франт,

Как девушка под чертом на постели.

Стеклянный дом, раздавленный клешней

Кромешной радости, чернильной брызжет кровью.

Трещит стекло в безмолвии ночном

И Вий невольно опускает брови.

И красный зрак пылает дочки вод,

Как месяц над железной катастрофой,

А я, держась от смеха за живот,

Ей на ухо нашептываю строфы.