Каменный Пояс, 1982 - Рузавина Валентина Васильевна. Страница 38
Друг-громадина тоже покачал головой, мол, непорядок получается… Как это без них фильм разрешили снимать…
Хоть и неприятно Костику, что его так примитивно покупают баснями и ВГИКом, но удобный случай два раза не стучит. Поднатужившись, Костик, конечно, оторвет от земли рюкзак с продуктами на месяц, ружье, десятикилограммовый «Конвас» и палатку, но кому тогда от зари до зари гонять медведя?
«На вид-то выносливые верблюды… Обмануть могут… — ожил в Костике червячок сомнения. — Подкалымить на мне надеются».
— Сочту за счастье, если составите компанию. Но работа… Предупреждаю — работа каторжная! Мне нужен медведь. Сметой деньги на ветер не предусмотрены, — решил схитрить Костик.
— Тс-с-с! Ни слова о купюрах, — обидите, молодой человек. Иначе бы вы нам серденько порадовали… Скажем, смотрят человеки ваш фильм и читают: знаменитому и талантливому оператору помогли на совесть Олег Гарькавый и Гриня Прохоров. Этак можно?
— Пустяк! — весело пообещал Костик. Наивное тщеславие новых знакомых окончательно его убедило — брать.
— А на счет таланта погорячились вы. Я всего лишь добрый профессионал. Талант — другое! — строго пожурил он льстеца Гарькавого. Гарькавый глаза недоверчиво сузил, процедил сквозь зубы: «Лады, начальник… Строг мужик, строг».
Решили погоду-жар-птицу не упускать и выступить утром следующего дня. До охотничьего зимовья в распадках Хамар-Дабана Гарькавый посулил всего неделю энергичной ходьбы.
«Осилим», — встрепенулся Костик, любуясь спинами новых знакомых. Судя по подробному рассказу Гарькавого, места вокруг избы — лучше не бывает… На склонах хребтов сплошняком перестойный кедрач. Еще по школьной географии Илькин помнил: перед лежкой мишка обязательно на орешках жирует… Хребты не сплошь, облесенные, а с каменистыми отрогами, луговинами. В избе они разобьют базовый лагерь, и можно месяц налегке заниматься только съемками.
А пока до избы сапоги изнашивают, желтизна прихватит тайгу в самый раз…
Возликовал Костик! Он даже представил, как бойкая старушонка в собольей накидке умоляет членов жюри кинофестиваля перевести ей с русского фамилию оператора.
— Гм… просто Илькин? Без подтекста? Мило, талантливый мальчуган…
Ласковый Костик, агнец, доверчивый… Приласкай его умеючи, сам в пасть юркнет, еще и «ура!» с восторгом прогорлопанит. Раз такие золотые мужики — нате вам сотню рублей на закупку продуктов. Доверяю, братва!
— В семь нуль-нуль буду как штык! — бодро отрапортовал Гарькавый и тотчас увел дружка, у которого неприлично заблестели глаза…
После их ухода туман наивности вмиг рассеялся. Костик ужаснулся собственной глупости. Он было даже нацелился в милицию, но, едва представив себе, как сам отнесся бы к подобному ротозейству, решил обождать до утра.
«Двойки двойками, а про учебу не забывай», — учил в свое время папа Костика, наматывая на кулак красовавшийся всегда на почетном месте ремень. Костик поплелся в местную охотинспекцию. Для медвежьей привады он надеялся ухлопать одним выстрелом кабаргу или изюбря и потому еще в студии запасся гербовой бумагой-просьбой.
Обещание Костика прославить местных медведей за границами сработало — лицензия на кабаргу лежала в нагрудном кармане. Но на душе стало еще муторней, еще горше. Во сне над Костиком всю ночь хохотал косматый наглый хищник и, сжалясь, наконец, пообещал денег на обратный проезд.
Однако точно в семь ноль-ноль Гарькавый скинул тощой свой рюкзачишко на дощатый тротуар подле дома путейца, Гриня Прохоров бережно поставил громадный рюкзачище рядом.
Козу дружки привязали к скамейке. Глаза у козы были повязаны траурной черной тряпицей.
— Это чудище откуда и зачем? — едва сдерживая радостное волнение, спросил Костик.
— Для приманки сгодятся… — Гарькавый отечески похлопал страдалицу по шее.
— Купили животное? — тревожно среагировал Костик на козье «ме-е-е-е».
— Ничья. Сиротка… — нехотя отозвался Гарькавый. — Да успокойся ты, начальник! Стерва она, пассажиров на вокзале обирает! Выруливает по расписанию к крымскому поезду и клянчит у пассажиров фрукты. Сам видел: толпа облизывается, когда она виноград жрет, скотина! — взъярился Гарькавый, как бы и не понимая, что опечалило Костика.
— Мож, передумаешь, Олех Палч? — уныло протянул Гриня. — Хровопивство, однако…
— Не, Гринь, не умоляй даже. За тунеядство закон есть! Пусть и смывает позор кровью.
«Инициативу одобрять полагается», — с тоской подумал Костик, сознавая, что пути назад отрезаны. Ух и осерчает директор киностудии: оператор Илькин скатился до вульгарной кражи!
Однако мощный аргумент в пользу козы поколебал воинственную принципиальность Костика. Судя по полному вымени, сиротка в обмен на ласку будет прикармливать их парным молочком…
Илькин покосился на жену путейца: любопытствует из окна, свидетельница…
— Глаза зачем повязали?
— Так ведь дура! Разве оказанное доверие оценит? Брыкаться, милашечка, не будет, а в лесу деться ей некуда. Впереди нас попрет сивка! Еще и рюкзак твой ей перегрузим…
— Но, но, мучить-то животное излишне, — строго поправил Костик, поразившись про себя чуткости Гарькавого…
Отменную тайгу посулил Гарькавый, однако малинников в человеческий рост сразу за мачтами ЛЭПа Костик никак не ожидал. Переспелые ягоды осыпаются за Гарькавым, словно капли после дождя. И погрести бы их, сладеньких, горсть за горстью, но Костик лишь украдкой щиплет ягодки и сразу ускоряет шаг.
Снующие над медоносным раем шмели подсказывают Костику кадр: исполинский — в экран — шмель с рифлено-слюдянистыми крыльями протыкает хоботком туго налитую соком, как рубин, ограненную пупырышками малининку. Костик огорченно вздохнул: тыщу раз снята-переснята картинка! Впрочем, если косолапого увековечить в малиннике, сгодится и банальная картинка. Сработает на контрасте: два мохнатых сладкоежки — смотрится!
Скомандовать привал ходокам не решился — эвон разогнались — лишь пометил будущий кадр в блокноте.
«Зачнете топать, Костюха, ленись первым делом, себя береги… Организьмь слухай!» — поучал вчера Костика хлебосольный путеец. Ночью жена путейца, будить не смея молочно посапывающую надежду документального кино, обшила поролоном узенькие лямки его рюкзака.
Яркая киносудьба гостя разбередила захиревшую в чугунном быте душу путейца. До первых петухов тянул он помидорный рассол, озадаченно крякал, почесывал безволосую, в лепешку сплюснутую непрерывным трудовым стажем грудь.
Литые резиновые пудовые сапоги гостя оскорбили путейца своей непригодностью к долгой ходьбе по лесу. «Дарьмовый ревматизьмь!» Путеец поднял на ноги пол-Слюдянки, родню то есть, — миром добыли Костику легкие, в самую мягость разношенные хромовые сапожки. Невозможно, чтобы государственное дело по такому пустяку, как обувка, сгибло!
«Забавный работяга, за ночлег не взял… А ведь нужно что-то было от меня. Нужно было… Ночевать затащил, сапоги…» — озадаченно мыслил Костик, не подозревая даже, что оскорбил святая-святых — щедрость коренного сибиряка.
Заслышав мощный, шаг к шагу нарастающий гул, Костик, что колобок, обкатил Гарькавого (тот удивленно присвистнул ему вслед), через прибрежные сырые лопухи скатился на галечную отмель и прошуршал до самой воды.
Ошеломила Илькина не столь сама река, хлещущая вдоль елового коридора тугими, чистыми струями, как галька. Нестерпимо яркая, сухая, одинаково крупная, словно расфасованные куриные яйца. Ледяные брызги оставляли на солнечной стороне отмели влажные мазки.
«Вот она, Сибирь-матушка! Подрастет Лешка, вместо югов — сюда!» — с восторгом подумал Костик.
— Му-жи-ки! — презрев солидность, завопил он. — Му-жи-ки!
— Ну… мужики… Чаво горлопанишь! Сам-то мерин разве? — нелюбезно охладил его Гриня.
— Река! Красотища! — уже тише, но по-прежнему с восторгом восклицал Костик.
— Ну… вода… Жрать навострился?
На недоуменного Илькина Гриня смотрит исподлобья, с непонятной лютостью и, будто бурлак с веревкой через плечо, пытается вытянуть козу из прибрежных кустов смородины.