Рибофанк - Ди Филиппо Пол. Страница 14

– Корби, – заорал попугай, – это мама! Я из дома звоню! Скорее приезжай! С твоей сестрой беда!

Прежде чем я успел запротестовать – мол, опоздаю на работу, если к тебе поеду, не можешь ли сама как-нибудь справиться? – мама отключилась, не оставив мне другого выбора, кроме как смазать пятки и бежать без оглядки. На пути моем – стул, я его лягнул; на пути моем – дверь, я рычу как зверь. Дверь ушла в стенку, бегу по ступенькам. Вот я в интраметро, дух перевожу. Что случилось с сестрой? Ладно, там погляжу.

До «Турецкого модерна» я добрался в два счета.

Квартал успел состариться еще до моего рождения, а теперь он и вовсе казался древним, как ноев ковчег. Неумные дома, серые улицы, неполноправные граждане, мусорящие на площадях. Всюду карманники и попрошайки, каждый дом – логово шайки. На улицах патрулируют мутавимы и ходжи, куколке с сексовым прикидом лучше им на глаза не попадаться.

Девятым валом нахлынуло мое безрадостное прошлое. Но я, облаченный в синее с золотом, мужественно поднял голову и двинулся через толпы зевак, не удостаивая их даже взглядом. Пусть видят: ничто меня с этим местом не связывает.

Чтобы не лезли в голову рифмы, надо думать о чем-нибудь нейтральном. Я вспоминал историю квартала.

Когда я был еще мальчишкой, во времена Последнего Джихада, вскоре после падения Стамбула, МВФ стал пускать беженцев в разные страны, города и биорегионы. В Чикаго прибыли главным образом турки – их насильственно вселили в построенный второпях проджекс.

Одним из этих поселенцев был мой папа.

Он полюбил местную девушку по имени Чита Гарвей. Она и стала моей матерью. В шестнадцать лет она была очень симпатичной кубо-гаитянкой. Родственникам папы не очень-то пришлась по вкусу перспектива межконфессионального брака, но он все же состоялся, и вскоре на свет появился сын, а затем и дочь.

Когда мне было восемь, а сестренка была новорожденной, папа и его дядя, фанатик по имени Зеки, серьезно поспорили. Зеки утверждал, что отец предал свой род. Слово за слово, и дошло до потасовки. И до крутой потасовки – Зеки выхватил из кармана нейрошунт военного образца (разработанный снеговиками и «участвовавший» в операции «Рок Касбаха» [5]) и прижал его к отцовской шее. Быстро пробурившись к позвоночнику, шунт завладел контролем над папиными моторными импульсами и буквально заставил его не дышать.

После смерти отца я был главным (и единственным) мужчиной в семье. Пока не отселился.

А теперь мама вновь заставляет меня вспомнить былую роль, хотя я давно снял с себя заботу о ней и о сестре.

Когда я поднимался по стертым ступеням знакомого до боли девятого корпуса (жильцы его в шутку прозвали Золотым Рогом), на меня упала медлительная тень дирижабля с лазерным управлением. И я с грустью вспомнил мамину стародавнюю несбывшуюся мечту о посещении Большого Каньона. Что же они с Шарман не оставят меня в покое, что же все тянут меня в проклятое прошлое? Им наплевать на то, каких бабок и хлопот мне стоило получить даже паршивую должность серво-лайта. Им наплевать, что я могу ее лишиться из-за сущего пустяка – такого, как опоздание.

«Эх, вот бы совершить что-нибудь выдающееся, – думал я, поднимаясь на вонючем лифте (стены кабины были сплошь в похабных сентенциях местных жителей), – показать, что я не просто инвалид, взятый на работу из жалости, что я – профи… Может, тогда бы мне жилось поспокойнее…»

Но я совершенно не догадывался, какой приз-сюрприз припасло для меня ближайшее будущее.

На сорок четвертом этаже я подошел к знакомой двери. Было слышно через макромолекулярные стены, как кричат друг на друга мама и Шарман, так что я даже не постучал. Просто приложил ладонь к потоанализатору генного экрана и вошел.

На меня обрушилось запоздалое дежа-вю. За год, пока я здесь отсутствовал, ничего из мебели не переставляли – а значит, не было и других перемен. На полке так и стоял мой детский набор «Юный генетик». Устаревшая филипсовская виртуола щеголяла пятнами – три года назад я ее пытался перекрасить глупокраской.

На подоконнике цеплялась за жизнь вечноумирающая орхидения.

Мама стояла ко мне спиной, заслоняла сестру. Когда повернулась и отошла, я понял, отчего она такая расстроенная и почему она вызвала меня.

Шарман обзавелась еще несколькими усиками. Да к тому же по обеим бокам и бедрам появились ряды жучиных ножек, и все эти отростки противно шевелились, дергались и корчились. Одежда была поделена на сегменты – чтобы не стеснять движения многочисленных конечностей.

– О нет! – воскликнул я. – Шарм, я думал, ты уже порвала с Тараканами…

У сестренки всегда было томно-миловидное личико, несмотря на космы и живые черные с радужным отливом протеогликановые усики, торчащие на добрый метр из лба. Но теперь это лицо, искаженное горем, страхом и слезами, казалось уродливым.

– Я никогда не порву с Тараканами! У меня просто башлей не было на все нужные навороты, а как появились, так я и…

В разговор вмешалась мама:

– Расскажи брату, как ты добыла две тысячи сас-баксов! Давай выкладывай!

Шарман возмущенно выпрямилась:

– Ладно, мамочка, расскажу. На кошках выиграла. Мама оглянулась на меня в поисках поддержки:

– Нет, ты слышал?! Родная мать во всем себе отказывает, кроме азартных игр, а она последние деньги крадет! Эта jeune fille estupida [6], не способная отличить гепарда от оцелота, все ставит на один забег!

– Это я-то не могу отличить?! Да я вернула вдвое больше, чем взяла!

– А остальное зачем растранжирила?! Во что превратила свое прекрасное тело?

– Моя грудная клетка, во что хочу, в то и превращаю. И кто бы говорил! Это ты у нас, что ли, мисс Бетти Базовая Линия?!

В суматохе я далеко не сразу обнаружил в мамином облике перемены. Шоколадная кожа в пятнышках, как шкура у ее любимых беговых кошек. Прозрачные усы, на манер кошачьих, дыбились над ртом.

– Ерунда! Моя пустяковая слабость – как старомодная тень для век моей memere [7] по сравнению с твоими безумствами. И кроме того, belle gato [8] – млекопитающее, как и мы. А тараканы…

Этот шар угодил точно в лузу. Шарман взорвалась!

– Ну, давай! – завопила она. – Договаривай! Тараканы – это насекомые! Жуки! Баги! Ничего, меня этим не оскорбишь. Жуки прекрасны! Они по развитию не ниже нас, а выше! Существовали задолго до млекопитающих и останутся, когда мы сами себя истребим. Горжусь тем, что я – Таракан! И как только денег раздобуду, панцирь куплю, целиком! Сейчас идет война цен между «Нейрокрином» и «Берлексом», хитин уже не дороже простогландина! У Долгоносика есть щитки, красивые – никакими словами не описать.

– Ай-яй-яй! – запричитала мама. – Дамбалла, Эрзули и Иисус, спасите меня от этой маленькой хамки!

И вдруг мои ноги точно в кисель превратились. В который уже раз я слушаю этот спор? В сотый, наверное. Наши жизни – будто фильмы, но мамина и сестренкина все снова и снова прокручиваются, а моя – на паузе.

Сколько ж еще терпеть эту пытку? Когда совершу я к бегству попытку? Пусть эти тетки рвут себе глотки, только меня отпустите, уродки! Надо брать ситуацию в свои руки, пока эти скандалистки не вырвали из меня сердце.

Я устало опустился на стул, мой взгляд упал на настольный аквариум. Там плавала четверка чешуйчатых трилобитов. Возня этих водяных гусениц напомнила о работе, и я вскочил, как ужаленный.

– Да прекратите же! Вы ничего не решите, если будете друг на друга орать. Разве так должны толковать дочь и мать? Мама, вам с Шарман пора убрать пальцы с горячих клавиш. Что было, то быльем поросло, надо жить дальше. – Тут у меня возникла спасительная мысль: – Вот что, пускай Шарман при мне денек потусуется. У нас будет время обо всем поговорить, авось что-нибудь путное из этого вылупится. А вечером я ее привезу, и мы поужинаем вместе.