Камни его родины - Гилберт Эдвин. Страница 13

А он, Рафферти Блум?

Дом. Просто дом, жилище для семьи из пяти человек.

Нисколько не стыдясь этого и ни о чем не жалея, он внезапно спросил себя, неужели все эти студенческие годы и бесконечные упражнения в проектировании церквей, административных зданий, автобусных станций и памятников – неужели все школьные проекты монументальных Сооружений были нужны только затем, чтобы привести его к такому вот простейшему, элементарнейшему домику? Не катится ли он назад?! !

Неужели и пройденные курсы строительного дела, и механики, и санитарной техники, и планировки городов были нужны именно для этого? И вдохновенные лекции по истории и философии архитектуры, и жаркие споры с преподавателями в Энн Арбор, а потом здесь, в И еле, – тоже для этого? Обыкновенный дом...

И целый год скитаний по Среднему Западу и Новой Англии, когда, "голосуя" на больших дорогах, он пристраивался то на одну, то на другую попутную машину, чтобы своими глазами увидеть творения мастеров архитектуры, – неужели он тоже воплотился в этом чертеже, в этом проекте, в этом доме?

Что же выкристаллизовалось у него за все эти годы страстного изучения Луиса Салливеиа, и Ричардсона, и Фрэнка Ллойда Райта, и Корбюзье, и Гропиуса [9], и Миса ван дер РОЭ, и Сааринена, и других столпов архитектуры?..

С особенной теплотой и нежностью Рафф вспомнил профессора Уолдо Бикома, который вместе с Гомером Джепсоном и, как ни странно, с Моррисом Блумом, помог ему, Раффу, сформулировать свои взгляды на архитектуру (хотя эти взгляды, как понимал сам Рафф, еще далеко не установились) ; того самого профессора Бикома, блестящего янки из Кеннибанкпорта, который приехал на Запад, в Мичиган, всего на один год, да так и остался там навсегда...

Со свойственной ему пророческой прозорливостью Уолдо Биком уже в 1929 году, когда мы самонадеянно принялись за расчистку архитектуры от старья, твердил своим студентам, чтобы они не хватались слепо за все новое и неизведанное. И в 1941 году Биком, читая курс проектирования, заклинал слушателей не подражать Кор-бюзье, Райту или Гропиусу и не забывать бессмертных принципов Джона Берроуза, Хорейшио Грино и То-ро [10]...

Потому-то Рафф теперь так любил и ценил этих стариков и следовал им – вернее, пытался следовать...

Пусть же все умники, считающие себя ужасно современными и чуть ли не гениальными, всегда помнят о Хорейшио Грино, резчике по камню, который уже в девятнадцатом веке создал теорию связи между формой и функцией и вооружил ею Салливена и Райта...

Грино, ныне почти забытый, изложил эту теорию лучше, чем все более поздние учебники и лекции...

Это он велел нам изучать дерево!

Это он сказал, что прежде всего нужно изучить дерево, и кожу, и скелет животных, птиц и рыб.

"Никакого закона, определяющего правильность пропорций, не существует, – говорил, он. – Нет никакого обязательного образца. Едва ли хоть один орган встречается у разных живых существ в неизменном виде. В одном случае он больше, в другом – меньше, в одном – короче, в другом – длиннее, а в третьем и вовсе отсутствует, смотря по потребности".

"Шея лебедя, – говорил он, – и шея орла, как бы ни были они различны по очертаниям и пропорциям, одинаково радуют глаз, ибо каждая из них по-своему целесообразна".

Вот почему теперь Рафф не мог видеть улитку, или устрицу, или дерево, или паука, не восхищаясь удивительным соответствием между их формой и функцией; в этом соответствии и заключалась для него подлинная красота...

А как часто Уолдо Биком до глубокой ночи читал вслух Раффу и другим студентам или беседовал с ними у себя дома в Энн Арбор, за большим круглым столом, в центре которого всегда стояла огромная индийская бронзовая чаша с сигаретами. Биком непрерывно курил, вставляя сигарету за сигаретой в длинный пенковый мундштук, упорно твердил с гнусавым мэнским акцентом: "Только повинное радует глаз".

Анализируя современную архитектуру, Биком неизменно приправлял свое изложение цитатами из Густава Стикли, который настаивал на устройстве больших, веселых, гостеприимных каминов, ибо в них он видел лоно семейной жизни, основу домашней архитектуры...

Его рассказы о прошлом и о природе слушали с такой же жадностью, как рассказы о новейших способах производства стали...

А в дополнение ко всему этому было еще влияние Морриса Блума, которого Рафф, будучи мальчишкой, часто сопровождал в поездках.

Мясоторговец Моррис, беспрестанно ездивший из города в город, Моррис, которому ничего не стоило вдруг остановить машину где-нибудь на полпути и усесться у реки с удочкой, или углубиться в лес и наслаждаться там черным хлебом, кровяной колбасой и пивом, или просто задать работу своим длинным ногам, бесцельно блуждая по полю, усеянному полевыми цветами, – именно Моррис научил его уже в детстве любить и понимать природу...

Все эти ранние впечатления не могли не оказать влияния на Раффа; они и привели к тому, что, заканчивая университет, он избрал темой своего дипломного проекта не какое-нибудь монументальное сооружение, а обыкновенный дом...

А тут еще смерть отца, и водворение матери в "Сосны", и возникшее после этого чувство одиночества, неприкаянности, тоска по собственному углу; быть может, эта тоска и воплотилась теперь в проекте жилого дома – дома, напоминавшего ему счастливый семейный очаг, который у него был и которого он лишился...

Мысли его вновь обратились к проекту; положив сигарету, он стал рассматривать чертеж. Но тут послышались беспорядочные шаги нескольких человек, у две-РИ щелкнул выключатель, и в ярком свете разгоравшихся под потолком люминесцентных ламп он увидел Эбби, Нину, винса и Трой Остин.

Он отложил было карандаш, но тут же раздраженно схватил его снова.

– Мы за вами, – сказала Трой.

– Нечего тебе сидеть тут, Рафф, – добавил Эбби.

Рафф пробурчал:

– Я должен закончить сегодня.

– Ну, кончайте скорей; мы подождем, – сказала Трой Остин. И затем, обращаясь к Эбби и Винсу: – Не покажете ли вы мне плоды ваших трудов? До смерти хочется посмотреть, над чем вы работаете.

Рафф надулся и взглянул на Эбби, который в ответ только пожал плечами и беспомощно улыбнулся.

Возражать было бесполезно. Рафф понимал, что Трой будет вертеться тут и трещать без умолку, так что он все равно не закончит. Он попытался сосредоточиться, но это был напрасный труд.

Трой Остин продолжала болтать, стоя рядом у доски Эбби.

– Ох, Эб, да это просто дивно! Ты становишься заправским мастером!

Дипломный проект Эбби (городской, музей) свидетельствовал о его преклонении перед работами Миса ван дер РОЭ; кроме того, в нем выразился некоторый протест против мрачных и напыщенных бостонских фасадов, памятных Эбби с самого детства.

А Трой уже стояла у доски Винса Коула:

– Послушайте, Винсент, неужели вы думаете, что какой-нибудь городок в Новой Англии захочет построить такую школу? Конечно, это потрясающе, лучше не придумаешь, только едва ли подходит для Новой Англии, а Винс? (Щелчок зажигалки и громкое звяканье браслетов.)

– Именно для Новой Англии, – ответил Винс. – Я уверен, что смогу получить заказы на такие школы, если возьмусь как следует. Тут дело не в одной эстетике. Такое вот современное школьное здание обойдется на двадцать пять процентов дешевле, чем обычная георгианская дрянь, за которую они цепляются.

– Вот что значит проникнуть в психологию янки, правда, Эб? Какая целеустремленность, какое умение истратить с толком каждый доллар. А ведь, как правило, архитекторы – ужасный народ: разорят в два счета!.. (Щелканье замка сумочки и звон браслетов.)

Рафф не выдержал:

– А что, черт побери, вы знаете об архитекторах?

Он бросил карандаш и встал. Нет, о работе и речи быть не может! Эту трещотку в двести лошадиных сил ничем не перешибешь.