Собрание сочинений в одном томе - Высоцкий Владимир Семенович. Страница 129
«Жан, Жак, Гийом, Густав…»
Жан, Жак, Гийом, Густав —
Нормальные французы, —
Немного подлатав
Расползшиеся узы,
Бесцветные, как моль,
Разинув рты без кляпа,
Орут: «Виват, Жан-Поль,
Наш драгоценный папа!»
Настороже, как лось,
Наш папа, уши — чутки.
Откуда что взялось —
Флажки, плакаты, дудки?
Страшась гореть в аду,
Поют на верхней ноте.
«А ну-ка, ниспаду
Я к ним на вертолете!»
«Есть риск! — предупредил
Пилот там, на экране, —
Ведь шлепнулся один
Не вовремя в Иране».
«Смелее! В облака,
Брат мой, ведь я в сутане,
А смерть — она пока
Еще в Афганистане!» —
И он разгладил шелк
Там, где помялась лента,
И вскоре снизошел
До нас, до президента.
Есть папа, но была
Когда-то божья мама.
Впервые весела
Химера Нотр-Дама.
Людским химер не мерь —
Висит язык, как жало.
Внутри ж ее теперь
Чего-то дребезжало.
Ей был смешон и вид
Толпы — плащи да блузки…
Ан, папа говорит
Прекрасно по-французски.
Поедет в Лувр, «Куполь»
И, может быть, в Сорбонну,
Ведь папа наш, Жан-Поль,
Сегодня рад любому.
Но начеку был зав
Отделом протокола:
Химере не сказав
Ни слова никакого,
Он вышел. Я не дам
Гроша теперь за папу.
Химеры Нотр-Дам,
Опять сосите лапу!
«Неужто здесь сошелся клином свет…»
Неужто здесь сошелся клином свет,
Верней, клинком ошибочных возмезди[й]…
И было мне неполных двадцать лет,
Когда меня зарезали в подъезде.
Он скалился открыто — не хитро,
Он делал вид, что не намерен драться,
[И в<д>руг] — ножом под нижнее ребро
И вон — не вынув, чтоб не зама[ра]ться.
Да будет выть-то! Ты не виновата —
Обманут я улыбкой и добром.
Метнулся в подворотню луч заката
И спрятался за мусорным ведром…
Еще спасибо, что стою не в луже,
И лезвие продвинулось чуть глубже,
И стукнула о кафель рукоять,
Но падаю — уже не устоять.
ДВЕ ПРОСЬБЫ
М. Шемякину — другу и брату — посвящен сей полуэкспромт
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них я вижу виночерпия —
Он шепчет: «Выход есть. К исходу дня —
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит, и расплавится броня!»
Я — снова я, и вы теперь мне верьте, — я
Немногого прошу взамен бессмертия —
Широкий тракт, холст, друга да коня;
Прошу покорно, голову склоня,
Побойтесь Бога, если не меня, —
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они…
Ты эту дату, Боже, сохрани, —
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени, —
От них от всех, о Боже, охрани —
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
«Как зайдешь в бистро-столовку…»
Михаилу Шемякину — чьим другом посчастливилось быть мне
Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь —
Вспоминай всегда про Вовку:
Где, мол, друг-товарищ!
<А> в лицо — трехстопным матом,
Можешь — хоть до драки, —
Про себя же помни: братом
Вовчик был Шемяке.
Баба, как наседка, квохчет
(Не было печали!), —
Вспоминай! Быть может, Вовчик —
«Поминай как звали».
М. Chemiakin — всегда, везде Шемякин, —
А посему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи.
. . . .
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром! —
Поживем еще, братишка,
Po-gi-viom!
«И снизу лед, и сверху — маюсь между…»
И снизу лед, и сверху — маюсь между, —
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно — всплыть и не терять надежду,
А там — за дело в ожиданье виз.
Лед надо мною, надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Всё помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним, —
Я жив, тобой и господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.