В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович. Страница 50
Элегия («Беременной я повстречал тебя…»)
Беременной я повстречал тебя
почти случайно. «Вова» протрубя,
твой бравый спутник протянул мне руку
с расплывшейся наколкой «Вова Л.».
Башкою ощутив тупую скуку,
я улыбнулся, шире, чем умел.
Да это ж проза, — возмутитесь вы, —
и предурная. Скверная, увы,
друзья мои. Но я искал то слово
поэзии, что убивает мрак.
В картину мира вписываясь, Вова
пошел к менту прикуривать, мудак.
«Ты замуж вышла, Оля? Я не знал».
Над зданьем думы ветер колыхал
огромный флаг. Рекламный щит с ковбоем
торчал вдали, отбрасывая тень
на Ленина чугунного, под коим
валялась прошлогодняя сирень.
…Мы целовались тут лет пять назад,
и пялился какой-то азиат
на нас с тобой, целующихся, тупо
и похотливо — что поделать, хам!
Прожектора ночного диско-клуба
гуляли по зеленым облакам.
1998
Толстой плюс
Вы помните, как удивлялся Пьер, предсмертные выслушивая речи обидчика? Перевернулся мир мгновенно в голове его. Короче, он думал умиленно: как он мил…
невероятно… как это… жестоко… Тот, умирая, с Богом говорил словами,
сохраненными для Бога. И это были нежности слова, слова любви,
прощения, прощанья.
Не дай Вам бог произнести заранее, из скуки, эти важные слова. Перед толпой — особенно. Он (Он) ревнив, конечно, но не в этом дело.
Открывшимся — от рифмы Вам поклон — сочувствуют —
тут пропуск — слишком смело.
Берете роль, разучиваете. Сначала — ощущение неволи.
Чужой пиджак топорщится в локте. Привыкните. Чтоб быть на высоте,
не выходите за пределы роли,
бессмыслицы, таинственного ряда,
как страшный элемент, входящий в ряд
с периодом полураспада
15000000 лет подряд.
Расклад
Витюра раскурил окурок хмуро.
Завернута в бумагу арматура.
Сегодня ночью (выплюнул окурок)
мы месим чурок.
Алена смотрит на меня влюбленно.
Как в кинофильме, мы стоим у клена,
Головушка к головушке склонена:
Борис — Алена.
Но мне пора, зовет меня Витюра.
Завернута в бумагу арматура.
Мы исчезаем, легкие как тени,
в цветах сирени.
……………………………………….
Будь, прошлое, отныне поправимо!
Да станет Виктор русским генералом,
да не тусуется у магазина
запойным малым.
А ты, Алена, жди мило го друга,
он не закончит университета,
ему ты будешь верная супруга.
Поклон за это
тебе земной. Гуляя по Парижу,
я, как глаза закрою, сразу вижу
все наши приусадебные прозы,
сквозь смех, сквозь слезы.
Но прошлое, оно непоправимо.
Вы все остались, я проехал мимо —
с цигаркой, в бричке, еле уловимо
плыл запах дыма.
«По локти руки за чертой разлуки…»
По локти руки за чертой разлуки,
и расцветают яблони весной.
«Весны» монофонические звуки,
тревожный всхлип мелодии блатной.
Составив парты, мы играем в карты,
Серега Л. мочится из окна.
И так все хорошо, как будто завтра,
как в старой фильме, началась война.
«Жизнь — падла в лиловом мундире…»
Жизнь — падла в лиловом мундире,
гуляет светло и легко.
Но есть одиночество в мире —
погибель в дырявом пальто.
Больница. В стакане, брусника.
Обычная осень в окне.
И вдруг: — Я судил Амальрика,
да вы не поверите мне. —
Проветривается палата.
Листва залетает в окно.
Приходят с работы ребята
садятся играть в домино.
Закрой свои зоркие очи.
Соседей от бредней уволь.
Разбудит тебя среди ночи
и вновь убаюкает боль.
Погиб за границей Амальрик.
Причем тут вообще Амальрик?
Тут плотник, поэт и пожарник…
Когда бы ты видел старик,
с какой беззащитной любовью
тебя обступили, когда,
что тлела в твоем изголовье,
в окошке погасла звезда…
Стой, смерть, безупречно на стреме.
Будь, осень, всегда начеку.
Все тлен и безумие, кроме —
(я вычеркнул эту строку).
«В деревню Сартасы, как время пришло…»
Мой щегол, я голову закину…
О. М. [55]
В деревню Сартасы, как время пришло,
меня занесло.
Давно рассвело, и скользнуло незло
по Обве [56] весло.
Я вышел тогда покурить на крыльцо —
тоска налицо.
Из губ моих, вот, голубое кольцо
летит к облакам.
Я выдержу, фигушки вам, дуракам!
Хлебнуть бы воды,
запить эту горечь беды-лебеды.
Да ведра пусты.