Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 101

Могу ль войти к тебе в твой храм?»

Урзин, которого Коримский до этого момента не видел, подошёл к столу, чтобы помолиться. И когда он опустился на колени, отблеск 'вечерней зари осветил его. Коримский не мог оторвать глаз от его лица. Ему казалось, что он такое лицо уже когда-то где-то видел.

На молитву молодого человека он не обращал внимания, но текст, который Урзин сначала прочёл, ему запомнился, так как он был очень краток: «Ко Мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли».

— Мои дорогие друзья! — начал Урзин, окинув всех присутствующих взглядом.

— В необычный час мы собрались, ибо завтра у меня уже не будет возможности с вами говорить. Так как я ещё сегодня ночным поездом намерен оставить Подград, я хотел проститься с вами и передать предложенную мне Господом весть. За время, которое мы могли проводить вместе вокруг Слова Божия. я вас непрестанно просил: примиритесь с Богом! И о том же я вас и сегодня хочу просить. Но есть здесь и такие, к которым я сегодня обращаюсь в первый и в последний раз. Их я прошу выслушать меня внимательно, ибо это мои последние слова к ним.

В собрании среди присутствующих возникло движение, послышался шёпот, но вскоре все успокоились. Коримский, неприятно удивлённый, смотрел на своего провизора, и лицо его становилось всё мрачнее. «Значит, он всерьёз намеревается уйти! Но я не хочу, чтобы он ушёл, ему нельзя уходить!» Сначала он так был занят этими мыслями, что и не слышал слов проповедника, но потом прислушался.

— Обратитесь к Иисусу! Я пришёл сказать вам, что Он вас любит. Нет нигде — ни на небе, ни на земле — другого средства спасения от греховности. Не думайте, что вы сами можете что-то исправить. Никакой грех не исправляется! И если он не прощён, он влечёт за собой целые горы новых грехов.

Поэтому обратитесь к Нему. Он вас исцелит.

Серьёзно и проникновенно звучали слова молодого проповедника. Он указывал на свет и на мрак, на путь к спасению и на путь к погибели.

— Я знаю, — говорил он, — что многие из вас ещё не примирились с Богом, что вы и сегодня не примиритесь с Ним, и это мне причиняет боль, ибо вы идёте в погибель, хотя и для вас приготовлены венцы славы. Я вам всё сказал, что мне было поручено. Тем самым работа моя закончена. Я указал вам на Спасителя и на спасение, на губителя и на погибель. Теперь выбирайте сами. Бог с вами!

В зале поднялся плач, и Коримский уже не мог больше слушать.

— Когда все уйдут, — сказал он стоявшему в дверях Ферко, — пусть пан провизор поднимется в мою комнату.

Юноша поклонился, и хозяин дома пошёл по коридору. Он с трудом узнал свой собственный дом в его новом убранстве. Он открывал комнаты и гостиные, в которых царила красота и чистота. Никто Коримскому не мешал, так как вся прислуга была в зале. Наверное, поэтому Ферко стоял у входа, чтобы никто не мог незамеченным подняться в дом?

Осмотрев всё, Коримский пошёл в аптеку. От изумления он остановился — так чисто и уютно выглядело всё вокруг! Ничего не было нового, но всё казалось новым, прекрасным. «Хорошо ты здесь устроил всё, — проговорил он вполголоса, — а теперь хочешь уйти? Очень любопытно, какую причину ты найдёшь, чтобы оправдать своё глупое намерение?»

Проходя мимо комнаты провизора, он открыл дверь. И снова его гордое лицо помрачнело. В комнате царил полный порядок, но всё в ней казалось чужим и нереальным. На столе не было больше книг, и на стене не висело больше изречение: «Прощайте, и прощены будете!». Недалеко от дверей стоял уже старый упакованный чемодан, на нём лежал такой же старый сложенный плед, зонт, перчатки и шляпа. Всё это, казалось, говорило надменному человеку: «Я ухожу, да, да, я ухожу!». Коримский отвернулся и ушёл в свою комнату. Там он обеспокоенно зашагал из угла в угол.

Наконец в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги, дверь отворилась, и перед ним появился его провизор.

— Я хочу вас спросить, — сказал Коримский после короткого иветствия, — по какой причине вы хотите оставить мой дом?

Коримский говорил холодным тоном. Перед своим провизором он не хотел унижаться.

~ С вами кто-нибудь поступил несправедливо в моём доме?

— Нет, но поверьте мне, пан Коримский, я вынужден уйти, — озразил юноша спокойно.

— Может быть, у вас и есть причины настаивать на своём, — начал тот снова со снисходительной приветливостью, — однако и у меня есть причины, чтобы вас не отпустить.

Урзин поднял глаза на него. В них было что-то очень странное.

— Вы едете куда-то к своим родным?

— У меня нет никого, пан Коримский.

— Или вы нашли более доходное место в другой аптеке?

Урзин отрицательно покачал головой.

— Ну, тогда вы никуда не уйдёте от нас, уже по той только причине, что мы, Коримские, не хотим оставаться у вас в долгу… Николай вас любит. — Он не может так просто расстаться с вами, как и вы с ним. С согласия моего сына и дочери я отдаю вам аптеку. Не отступайте, не бледнейте! Это не милостыня и не подарок, которые вы в своей гордости не приняли бы, нет. Вы выплатите мне за неё частями, потому что мы желаем, чтобы вы оставались у нас и стали членом нашей семьи. Так что всё остаётся по-старому с той лишь разницей, что пан аптекарь Урзин займёт комнаты около зала. Ну, ну, Урзин, не окаменейте только, — добавил он в своей добродушно-надменной манере.

На дворе наступила ночь. Коримский не мог видеть лица неподвижно стоявшего провизора. Он только заметил, что тот сильно побледнел. Коримский положил ему руку на плечо.

— Мирослав!

Он вздрогнул. Выражение бесконечной благодарности легло на его лицо. Он схватил руку Коримского и прижал её к своим губам.

— О, я благодарю вас за милость, которую вы мне хотите оказать! — произнёс он дрожащим от волнения голосом. — Да вознаградит вас Христос во веки вечные за то, что вы обо мне заботитесь, что вы даже готовы принять меня! Да воздаст вам Господь за это, но принять этого я не могу — поздно!

— Что вы сказали? — Коримский превозмог сильное желание обнять юношу. — Вы не принимаете нашего предложения?

— Я его не презираю, поверьте мне, но теперь поздно.

— Вынуждают ли вас обязательства перейти на другое место? — спросил оскорблённый в своей гордости Коримский.

— Да, господин мой, я должен поступить на другое место.

Позвольте мне объяснить вам, только не сердитесь, пожалуйста! — вопросил его Мирослав.

— И этот договор вы заключили за нашей спиной без нашего ведома? О, как позорно вы нас обманули своим лицемерием! Мы доверили в любовь, которой в вашем сердце не было!

— Позвольте, пан…

— Мне извинения не нужны. Я не намерен выслушивать ваши лживые доводы! Зачем все эти слова? Пошлите мне со своего нового места ваш адрес, чтобы я знал, куда послать вам долг. А теперь идите, но сейчас же, ибо я не желаю, чтобы мой сын встретился с вами и стал бы вас упрашивать остаться.

Повелительное движение рукой — и Урзин вышел, но не доходя до дверей, он обернулся.

— Пан Коримский, — сказал он голосом, каким, наверное, люди будут говорить друг с другом там, в непосредственной близости от Бога. — Если вы когда-нибудь пожалеете о своих словах и о том, что вы сейчас сделали, тогда вспомните, пожалуйста, что я вас простил и ушёл от вас с молитвой и благими пожеланиями.

После того, как дверь закрылась, Коримский постоял ещё некоторое время, борясь со своими чувствами. Потом он вдруг услышал взволнованные, обличающие слова:

— Пан Коримский, вы с этим молодым человеком обошлись крайне несправедливо, этого он не заслужил!

— Доктор Раушер! — воскликнул Коримский, поражённый. — Вы здесь? Когда вы приехали?

— К началу ваших переговоров. Я спешил сюда, так как я только что узнал на улице о вашем прибытии. Я спешил сюда, чтобы вас просить, любой ценой удержать Урзина в своём доме, и вот я вижу, как вы его выгоняете, не дав ему даже возможности объяснить, почему теперь уже поздно! Вы обвинили его в том, что он вас обманул! Он вас обманул?! Эта самоотверженная непонятая душа!