Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 102

То, что вы не дали ему объяснить, я вам сейчас вместо него объясню. Завтра будет как раз три недели, как он приходил ко мне, чтобы попросить меня осмотреть его и узнать, сколько ему ещё осталось жить. Результаты осмотра ошеломили меня, и я вынужден был сказать ему правду, что он проживёт не больше трёх недель…

Коримский судорожно прижал руки к груди.

— А что с ним?

— Порок сердца, наверное, с детства. Он сказал, что родился преждевременно, и на пятнадцатом году жизни с ним случилось что-то очень тяжёлое, что продолжалось до восемнадцатилетнего возраста и значительно ухудшило его здоровье. Этот молодой человек уже много страдал, и он переносил все страдания с удивительным терпением. Для него опасно любое волнение. Около года назад врач сказал, что жить ему осталось не больше года. Но у вас он слишком много работал. Кроме того, его сердце страдало вместе с вами, а это ему было вредно. Он погубил себя у вас, и в благодарность за это вы ему теперь указываете на дверь! Мне жаль, что приходится так с вами говорить, пан Коримский, но я скажу одно: вы должны признаться, что никому не причинили большего зла, чем этому молодому человеку. Однако позвольте мне посмотреть за ним.

— Доктор Раушер, то, что вы мне сейчас сказали, действительно правда? — проговорил Коримский с трудом.

— Правда.

— А если вы это знали, почему же вы мне не сказали об этом?

— Я хотел было сказать вам, но он попросил меня не делать этого. А потом случилось несчастье с вашей женой… В то время я вам не хотел об этом писать и ждал, когда вы приедете… Теперь пустите меня к нему! Или вы действительно хотите, чтобы он, уйдя таким взволнованным, где-то по дороге умер?

— Удержите его и просите от моего имени остаться. Я не могу сейчас идти к нему, но я приду, — простонал Коринфский.

Доктор поспешил вниз по лестнице. Когда он открыл дверь в комнату провизора, то увидел картину, которую не забудет всю жизнь. Около дивана, склонив голову к груди пожилой женщины, стояла молодая девушка. Обе тихо, но горько плакали. У ног лежащего стоял на коленях плачущий мальчик. На диване лежал Урзин. «Теперь всё сделано и мне ничего не нужно», — говорило выражение его лица. Он находился на земле в своём последнем сне, от которого его уже не разбудит жестокое слово.

— Мирослав! — раздался в комнате крик ужаса.

Сильные руки отодвинули доктора Раушера в сторону

— Что с ним, доктор? — Аурелий Лермонтов взял свисающую руку, пощупал пульс и приложил ухо к его сердцу — Агнесса, Генрих, пани Прибовская, что с ним случилось?

— Ах, доктор Лермонтов, мы не знаем, ответила пани Прибовская сквозь слёзы

— Ферко прибежал за нами, и мы нашли его таким. Мы послали за доктором Раушером, но он всё не шёл. А вас Сам Господь привёл сюда.

Ему уже не поможешь, он умирает, а Никуши нет! — Как подкошенный, доктор Лермонтов упал на колени, омывая свои ми слезами руки друга. — Зачем ты оставляешь нас, дорогой мой друг! Генрих, пустите меня, я поддержу его голову. Вот так, брат мой, у сердца моего соверши свой земной путь, если ты от нас уходишь!

Аурелий поцеловал влажный лоб умирающего.

В этот момент длинные ресницы Мирослава поднялись, и его взгляд, полный любви, устремился сначала на друга, а потом на всех стоящих вокруг. Все стояли, затаив дыхание и ожидая, что сомкнутые уста ещё раз раскроются, но.. Уставшая душа после долгой победоносной борьбы молча простилась со всеми, идя в дом Отца, чтобы принять венец славы. Неземным светом осветилось его лицо и оставалось таким, пока земля не покрыла его Едва заметный вздох, тихий стон, подобный стону ребёнка во сне, — и грудь его больше не вздымалась.

Его земная жизнь была позади. На руках доктора Лермонтова покоился богатый наследник неба, но земля понесла потерю. Где теперь найти такое сердце, которое умеет любить людей, помогать нести им тяжести, вытирать их слёзы, нести им свет Истины, не ожидая признания7

А что чувствовал Коримский, стоявший у дверей рядом с доктором Раушером, когда угас свет этой жизни?

— Он умер? — вырвалось из его уст в глухом отчаянии.

— Умер, пан Коримский. Но смерть его была прекрасной. Он жил, как святой, поэтому Бог даровал ему такую смерть. Он был необычайно добрым парнем.

Стараясь скрыть свои слёзы, доктор оставил комнату умершего и этот дом. Его чувства к Коримскому в этот момент нельзя было назвать добрыми. У себя дома он вспомнил тот день, когда Урзин неожиданно пришёл к нему.

— Что вас привело ко мне в такой поздний час? Или у вас опять есть больной, которого вы скрываете?

— Нет, пан доктор, я сам пришёл к вам. Простите, пожалуйста, за поздний час.

— Вы сами? Да вы такой бледный! Что с вами стряслось? Руки ваши горят, пульс с перебоями. Вы хотите, чтобы я вас осмотрел?

— Да, я за этим и пришёл. У меня порок сердца. Врач в Н. сказал, что жить мне осталось около года, а теперь уже прошло полгода. Но жизнь моя очень быстро идёт к концу, я это чувствую.

Поэтому я прошу вас, скажите мне как врач, сколько я ещё протяну?

— Если побережетесь — два-три месяца, а так — едва четыре недели.

Доктор Раушер вспомнил, как юноша, подперев голову рукой, посидел немного, а потом, поблагодарив его, протянул ему руку. Он уже собрался было уйти, но вдруг у него начался сердечный приступ… Теперь страдания его кончились. Коримский своей жестокостью сократил его жизнь.

Между тем в аптеке молниеносно распространилась весть о смерти пана провизора.

«Умер, умер!» — слышалось в коридорах и во дворе, словно и стены повторяли это слово.

А в зале на коленях стояла молодая, громко плачущая девушка. — Ты нам ещё не всё сказал, — взывала она к умершему, — что мы без тебя будем делать?

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Через несколько минут в открытые ворота сада Коримского въехали два экипажа.

К изумлению соседей, сад озарился сказочным светом. Аурелий, по своему прибытии сюда, дал слугам соответствующие указания. Приготовления Мирослава были не напрасными. Сверкающий блеск и красочные украшения приветствовали невесту Николая. «Да благословит Господь твой приход, Тамара!» — светились слова над аркой в середине парка. А над другой аркой приехавшие читали: «Добро пожаловать, Маргита к новой жизни!». Вверху на скале светились огненные буквы;

«Иисус — победа, свет, исцеление и благословение. Аллилуйя!».

«Какая красота!» — невольно восхищались все. Тамара прислонилась головой к плечу Николая, любуясь освещённым садом, напоминавшим ей восточную сказку. Ей казалось, что даже в раю ие может быть лучше. Никуша разделял её чувства.

— Добро пожаловать, любимая Тамара, в мой отчий дом! О, дал бы Иисус Христос, чтобы жизнь твоя уподобилась этому саду и чтобы ты никогда не пожалела, что пришла ко мне.

Она обняла его и прильнула к нему.

— Не говори так, Никуша! Или ты не знаешь, что мы равные с тобой? Разве мы не дети одного Отца? Разве у нас нет Небесного Брата, у Которого записаны наши имена? Какая же разница между нами? Если у тебя только хватит терпения, я от всего отвыкну, что не соответствует нашим обстоятельствам. Иисус Христос поможет мне. Он пришёл на землю, потому что Он нас любит. Но зачем все эти слова? Мы с тобой любим друг друга; ты — мой, я — твоя. Мне так хорошо, что я могу прислонить голову к твоей груди. Никуша, я не поменялась бы своей судьбой ни с одной царской невестой!

Этим вздохом было сказано всё, что не могли выразить уста, а поцелуй молодого человека запечатлел всё то, что словами не скажешь, но что нужно засвидетельствовать всей жизнью.

Николай почувствовал необходимость снять шляпу. Держа свою невесту в объятиях, когда она с такой любовью и полным доверием прильнула к нему, наполняя его сердце блаженством, он не мог противостоять и снова предал себя вместе с ней Господу. Счастье для него было слишком большим, чтобы удержать его своими слабыми руками; поэтому он положил его в сильные руки своего Господа. Тамара видела, что её любимый молится и также устремила взор ввысь с тихой мольбой: «Услышь его, Господи!»