Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 18

Барон, с огорчением порвав письмо, бросил его в огонь и оставил комнату в твёрдом намерении поскорее добыть для жены более подробные сведения о состоянии её сына.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Под раскрытым окном в шикарной каюте корабля на мягких коврах лежала девушка, положив белые руки под голову. Белое платье с дорогими кружевами облегало стройную фигуру. Иссиня-чёрные косы обрамляли её белый лоб. Белизну лица подчёркивали и длинные густые ресницы, и изогнутые брови. Всё в этой девушке было прекрасно, и в то же время в её лице было что-то странное.

Через открытое окно доносились звуки песни о погибшем в бурном море юноше. Она слушала пение, и лицо её словно вуалью покрывалось. Она не услышала, ни как отворилась дверь, ни быстрых приближающихся к ней шагов и очнулась только тогда, когда рядом с собой услышала голос:

— Тамара, цветок мой, что с тобой?

Длинные её ресницы поднялись, и пара голубых печальных глаз посмотрели в лицо склонившегося над ней человека.

— Что с тобой? — заботливо спросил он ещё раз.

Горькие складки легли у маленького рта.

— Это ты, отец? Ничего, у меня всё в порядке.

— Дитя моё, ты знаешь, что я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала. Может быть, у тебя есть неисполненное желание? Ты мне только скажи!

Она покачала головой.

— Ты печальна? Почему нет Орфы и Аси? Почему они не развлекают тебя чтением или музыкой? — спросил он насупившись.

— Я их сама отослала, я не хотела слушать их.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе почитал?

— Нет, зачем? — произнесла она тоскливо. — Я слушаю пение.

Там кто-то пел о погибшем корабле и о несчастном матросе. Я бы тоже хотела вместе с ним покоиться там, в мире кораллов и жемчуга, где я, хотя и ничего не видела бы, но и ни о чём не жалела бы.

— Тамара! — раздался крик измученной души. — Тамара, цветок мой, о чём ты думаешь? Ты же знаешь, что всё будет хорошо. Как только мы приедем домой и я приведу свои дела в порядок, мы немедленно переселимся в западную Европу: там мягкий климат, и ты сразу и навсегда поправишься.

Она энергично покачала головой.

— Я Египет никогда не покину.

— Дорогая моя, ведь это только на короткое время, не навсегда.

— Даже на короткое время я не поеду в Европу. Я к ней никогда не привыкну, и я не хотела бы там умереть. Оставь меня дома, я дома хочу умереть.

Растерявшись, мужчина обеими руками закрыл лицо. Грудь его взволнованно дышала. Видно было, чего стоило ему сохранить самообладание.

— Я пришёл за тобой, Тамара, — сказал он немного погодя. — Может быть, мы пойдём ненадолго на палубу? Я хотел бы представить тебя одному археологу, который совершает путешествие в Египет. Он большой почитатель нашей родины.

Лицо молодой дамы выразило мгновенный интерес.

— Ты можешь мне его представить, отец, но приведи его сюда, я сейчас не хочу выходить, — сказала она.

— Хорошо, милая. Но прежде я пошлю к тебе Орфу, ты, наверное, захочешь переодеться. Через полчаса мы придём.

— Хорошо, папа, — девушка обвила его шею руками.

Отец нежно прижал её к себе:

— Ну, что, сокровище моё?

— Не сердись, мне было так грустно, поверь мне.

— Когда я сердился, родная?

— Никогда, потому что ты такой добрый, а я такая скверная.

— О, ты моё чудное золотое дитятко, любимица моя, ты всегда добра.

Вскоре после этого в каюту Адама Орловского постучали, и нельзя было сказать, что молодому учёному это вторжение было приятно. Но когда постучавший вошёл, Адам был изумлён, ибо маркиза Орано он никак не ожидал увидеть.

— Извините, если я вам помешал, — сказал гость вежливо, когда хозяин усадил его в кресло.

— Ничего! Я всё равно отвлёкся от работы, слушая пение с палубы.

— Это пение, собственно, и является причиной моего прихода к вам.

— Вот как? Каким образом?

— Оно донеслось в нашу каюту и привело мою дочь в очень печальное настроение.

Адам удивлённо взглянул на своего гостя. Он уже несколько раз встречался с маркизом, но никогда ничего не слышал о его дочери — и вдруг такие слова.

— Может быть, маркиза не любит пение? — заметил Адам в некотором замешательстве.

— О нет, но песня была слишком грустной. И так как я не знал, чем развлечь мою дочь, я схитрил и пообещал представить ей вас, пан Орловский.

Адам невольно бросил на маркиза короткий, но выразительный взгляд и хотел было возразить, что не привык развлекать дам и что вообще он не для того здесь, чтобы разгонять у женщин скуку.

Но маркиз, словно предугадав такое возражение, грустным голосом продолжил:

— У меня лишь одно дитя, пан Орловский, и оно несчастно. Со всем моим богатством, которым меня судьба одарила, и всей порученной мне властью я не в состоянии заставить мой цветок улыбнуться в часы грусти, особенно здесь, на корабле.

— И чего недостаёт маркизе? — непроизвольно сорвалось у Адама с языка.

— Несколько лет назад у неё ослабло зрение. Врачи говорят, что это от перенапряжения нервов, от длительной учёбы. Бывают дни, когда она и далеко довольно хорошо видит; потом зрение постепенно слабеет, и иногда любимицу мою окутывает полный мрак. Мы едем из Парижа. Врачи меня не окончательно лишили надежды, однако велели ещё до наступления лета оставить Египет и переселиться в Западную Европу года на два-три. Они надеются, что за это время нервы дочери укрепятся и зрение её поправится. Поэтому я вас прошу, посвятите сегодня немного своего времени моей дочери. Может быть, я слишком навязчив?

— О нет!

Адам взял руку несчастного маркиза в свои руки. Он больше не удивлялся, что тот так озабочен своей дочерью.

— Но о чём мне с маркизой говорить?

— Может быть, о ваших исследованиях в области археологии? Она очень любит Египет. Ваш интерес к её родине обрадует мою дочь. И потом, я хотел бы вас попросить в беседе рассказать о красоте вашей родины — Венгрии, если вам угодно. Я очень боюсь, что она не согласится оставить Египет. А увезти её насильно я не смог бы. Если же вам удастся заинтересовать её, всё пойдёт легче. Помогите мне, пожалуйста!

— С удовольствием. Я сделаю всё, на что только способен учёный сухарь.

Про себя же он подумал: «Какую миссию я взял на себя? Развлекать несчастную женщину!».

Когда через четверть часа Адам с маркизом сидели в богато обставленной женской каюте, к ним вышла девушка лет семнадцати. Чтобы скрыть волнение, он низко поклонился.

Представив их друг другу, маркиз сразу же завёл разговор об археологической экспедиции. Заинтересовавшись, маркиза задала несколько вопросов, и вскоре завязался непринуждённый разговор, чему способствовало ещё и то, что отец и дочь Орано хорошо говорили по-немецки, и Адаму не пришлось мучиться с французским.

Каждое слово юной египтянки свидетельствовало о её большой любви к родине. Она показывала Адаму один альбом с фотографиями за другим.

— На чужбине мне хотелось иметь при себе хотя бы снимки.

— Как вы это произносите: «на чужбине», дорогая маркиза, — весело возразил Адам. — У каждого из нас, европейцев, там своя родина и место рождения, которое мы любим так же, как вы свой Египет.

— А где ваша родина? — допытывалась она по-детски.

— Родины своей я ещё не видел, я знаю только страну моего рождения. Если вы позволите, я вам её немного опишу.

— О да, пожалуйста! Но сначала объясните мне, как это так, что вы ещё не видели своей родины?

— Я сын переселенца.

Подбадриваемый интересом слушательницы, Адам рассказал о судьбе семьи Орловских. Сочными красками он описал ей красоту Венгрии, особенно высоких Татр, горных долин. Он рассказал, как там сейчас всё покрыто снегом и как чудесно там можно прокатиться на санях. Он даже немного преувеличивал, но кто бы его за это осудил? Меньше всего маркиз, сидевший рядом, подперев голову рукой.

— Как хорошо, должно быть, — сказала девушка задумчиво, — когда есть семья, братья, сёстры, дедушка… У нас никого нет, все у нас умерли.