Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 78

— Что я тебе подарю? — переспросила она. — У меня нет ничего, Адам. Но если моя любовь на всю жизнь может быть тебе наградой, то я отплачу свой долг.

— Да, Маргита, твоя любовь будет мне наградой. — Он наклонился к своей супруге.

— Но не та любовь, которая у тебя для всех; этого мне недостаточно. Однажды я тебе писал, что мне любви не нужно, сегодня я весь у твоих ног и прошу: забудь это, прости и полюби меня! Будь моей женой, а не подругой. Мне дружбы одной недостаточно!

Когда пан Николай вернулся домой, он в лице внука заметил перемену, которую нельзя было не заметить.

— Дедушка, я перед сном хотел бы с тобой ещё поговорить, — попросил Адам, после того, как Маргита, пожелав ему спокойной ночи, ушла, а он проводил старика в его спальню.

— Ну что ж, я готов слушать. Я был бы рад услышать от тебя что-нибудь хорошее, — улыбнулся пан Николай.

— Дедушка, прими благодарность за то счастье, которое ты мне Дал, и, порадуйся со мной — сегодня мы с Маргитой обручились!

От неожиданной радости пан Николай наклонился к своему внуку, стоявшему на коленях у его ног, взял его черноволосую голову в руки и заглянул ему в лицо, преображённое невыразимым счастьем. Пану Николаю казалось, что он вот-вот задохнётся от счастья!.. В спальне стало тихо.

Адам поднялся.

— Но не только это я тебе хотел сказать. Я хотел тебя ещё спросить, имею ли я, как муж, право решать за Маргиту её дела?

— Конечно, — ответил старик удивлённо.

— Тогда я тебе сообщаю, дедушка, что по просьбе Маргиты я позволил перейти ей в ту церковь, к которой принадлежат её отчим и мать, тем более, что она воспитывалась в учении этой церкви.

Адам Орловский ожидал большего действия от этих слов: удивления или возмущения. Поэтому он сам был удивлён, когда дедушка после просьбы Адама: «Не сердись, дедушка, Маргита иначе не может», — тихо и серьёзно ответил:

— Я не сержусь, сын мой. Если ты на это согласен, то я ей препятствовать не буду. Моя дочь умерла в блаженстве, несмотря на то, что наша церковь заклеймила её, как еретичку. Если Маргита считает, что она так будет счастлива, то пусть она поступает по велению своего сердца. Ведь она может сказать то же, что говорила моя Наталия, — что мы не заботились о ней. Обязанностью священников было переубедить её. Если им это не удалось, то я ничего сделать не могу.

— О, дедушка, как я тебе благодарен! — воскликнул Адам.

Значит, Маргита знала дедушку всё же лучше, чем он. Потом он подал ему оба письма Юрецкого, но старик не захотел их читать.

— Я знаю, что в них написано. Если она не хочет, то всё бесполезно. Напиши ему завтра также от моего имени, что Маргита останется в той религии, в которой она воспитана, и что мы оба с этим согласны.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Вечерело. Лучи заходящего солнца заглядывали в зал, в котором, казалось, всё дышало священным миром. Это заметил и входивший пан Коримский. Он отдал этот зал для евангелизации и предоставил своему провизору достаточно средств для полного его оборудования, но сам ещё ни разу не приходил сюда. В этот вечер он зашёл, потому что искал Урзина, которого надеялся найти здесь. Коримский воспользовался случаем посмотреть зал. Напротив двери золотыми буквами дугой было написано: «Иисус Христос пришёл в мир спасать грешников». Немного ниже под этой дугой сияли слова: «Ко мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли!». Рядом была надпись: «Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха». А в середине, между верхней и нижней надписями, большими чёрными буквами было написано: «И не войдёт в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи». Некоторое время Коримский рассматривал подбор божественных изречений, а затем, подавленный прочитанным, отвернулся. Гордым взглядом он осмотрел всё устройство зала, и его взгляд остановился на фисгармонии, звуки которой он услышал сразу, когда вошёл. Слышно было, что играл не профессиональный музыкант, а самоучка. Недалеко от гармонии стояло кресло, единственное из тех, которые прежде наполняли этот зал. Оно было оставлено здесь для Никуши. Теперь им воспользовался Коримский. Он сел и стал ожидать, когда провизор, а это был он, кончит играть. Коримский не хотел ему мешать.

Молодой человек проиграл несколько песен, затем раскрыл книгу и поиграл ещё немного без нот, тихо и трогательно; Казалось, что звуки отражали весь его характер. Коримский смотрел на него, не отрываясь. Он видел его в профиль.

Что было в этом бледном, милом лице такого привораживающего, что однажды, увидев его, не хотелось с ним больше расстаться? Коримский уже не удивлялся, что его дети попросили прислать к ним Урзина. Они скучали по нему. Да он и сам испытывал к этому юноше больше, чем простую симпатию. Вблизи него он чувствовал себя так хорошо. Невольно вспомнилась ночь после смерти Наталии, когда Коримский, не в силах смотреть на мучения Никуши, в отчаянии ушёл в свою спальню, стеная от внутренних мук. Не было у него никого, с кем он мог бы поделиться своей скорбью, а перед детьми её нельзя было показать.

Ему казалось, что он не переживёт эту ночь. И вдруг открылась Дверь, на пороге стоял Урзин… Коримский, как утопающий, протянул ему руки. Ещё и сейчас он видит перед собой это несмелое выражение сочувствия на лице Урзина. И он тогда провёл с ним всю ночь. Хотя Коримский большого значения не придавал его словам, которыми он так убедительно описывал вечное блаженство, ему всё же было приятно слушать его мягкий утешающий голос и видеть его милое лицо. Благодаря ему, Коримский не заболел в ту ночь, когда ему вдруг стало очень плохо. Урзин вовремя принёс необходимое лекарство и до утра делал ему холодные компрессы. Он также позаботился о том, чтобы дети ничего не узнали о случившемся той ночью. И всё это молодой человек делал с полным самопожертвованием, как по долгу. Его религия действительно была религией любви.

Вначале Коримский совершенно не интересовался взглядами своего провизора. То, что он был религиозным человеком, Коримский заметил в первые же дни, так как Урзин, садясь за стол, всегда молился. Об этом также же говорило и то, что Урзин попросил закрывать по воскресеньям аптеку. Люди теперь привыкли к этому. То, что он был другом людей, он доказывал тем, что просил бесплатно выдавать лекарства для бедных. Теперь он уже лучше знал его принципы. Хотя они совершенно не совпадали с его мировоззрением, не уважать их Коримский не мог.

«Урзин, — думал он, — научил нас всех быть полезными в этом мире. Рядом с ним моя собственная жизнь кажется мне такой эгоистичной. Что бы он делал, если бы имел мои средства?!»

Коримский слушал музыку, подперев голову рукой. Его гордая душа пришла в странное смятение. Вдруг прелюдии перешли в песню, которая на обоих произвела чудное действие. Солнце уже зашло, и вечерняя заря угасала. Прекрасный день подходил к концу, но Коримский и Урзин этого не замечали.

«Обитель моя у потоков живых:

Цветы там не блекнут от зноя;

Там вечное царство лучей золотых,

Любви совершенной, покоя.

Стремлюсь я душой в надежде живой

В тот край, где нет зла, ни страданий.

Дай силы, Господь, идти за Тобой

К отчизне чрез тьму испытаний».

Коримский выпрямился в кресле. С немым удивлением он смотрел на молодого человека, по которому было видно, что он действительно чувствовал то, о чём пел.

«Отчизна та сердцу дороже всего;

Там я отдохну от борений.

Там место мне есть у Отца моего

Вдали от земных искушений.

Окончился путь, нет бури в душе,