Лирика - Петрарка Франческо. Страница 13

В раскаянии сердца ледяного.

Чтоб влажный взор она не так сурово

Ко мне склоняла, горестно бледна,

Поняв, какая тяжкая вина

Быть равнодушной к жалобам другого.

Чтоб ветерок, касаясь на бегу

Пунцовых роз, пылающих в снегу,

Слоновой кости обнажал сверканье,

Чтобы на всем покоился мой взгляд,

Чем краткий век мой счастлив и богат,

Чем старости мне скрашено дыханье.

CXXXII

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он - любовь, то что же

Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!..

Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

Коль им пленен, напрасны стоны. То же,

Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже

Блаженство. "Страсть", "страданье" - тот же звук.

Призвал ли я иль принял поневоле

Чужую власть?.. Блуждает разум мой.

Я - утлый челн в стихийном произволе.

И кормщика над праздной нет кормой.

Чего хочу - с самим собой в расколе,

Не знаю. В зной - дрожу; горю - зимой.

CXXXIII

Я выставлен Амуром для обстрела,

Как солнцу - снег, как ветру - мгла тумана,

Как воск - огню. Взывая постоянно

К вам, Донна, я охрип. А вам нет дела.

Из ваших глаз внезапно излетела

Смертельная стрела, и непрестанно

От вас исходят - это вам лишь странно

Вихрь, солнце и огонь, терзая тело.

От мыслей-стрел не спрятаться. Вы сами

Как солнце, Донна, а огонь - желанье.

Все это колет, ослепляет, глушит.

И ангельское пенье со словами

Столь сладкими, что в них одно страданье,

Как дуновенье, жизнь во мне потушит.

CXXXIV

Мне мира нет, - и брани не подъемлю.

Восторг и страх в груди, пожар и лед.

Заоблачный стремлю в мечтах полет

И падаю, низверженный, на землю.

Сжимая мир в объятьях, - сон объемлю.

Мне бог любви коварный плен кует:

Ни узник я, ни вольный. Жду - убьет;

Но медлит он, - и вновь надежде внемлю.

Я зряч - без глаз; без языка - кричу.

Зову конец - и вновь молю: "Пощада!"

Кляну себя - и все же дни влачу.

Мой плач - мой смех. Ни жизни мне не надо,

Ни гибели. Я мук своих - хочу...

И вот за пыл сердечный мой награда!

CXXXVI

Что ж, в том же духе продолжай, покуда

Небесного огня не навлекла!

Ты бедностью былой пренебрегла,

Ты богатеешь - а другому худо.

Вся мерзость на земле идет отсюда,

Весь мир опутан щупальцами зла,

Ты ставишь роскошь во главу угла,

Презренная раба вина и блуда.

Здесь старики и девы Сатане

Обязаны, резвясь, игривым ладом,

Огнем и зеркалами на Стене.

А ведь тебя секло дождем и градом,

Раздетую, босую на стерне.

Теперь ты Бога оскорбляешь смрадом.

CXXXVII

В мех скряга Вавилон так вбил громаду

Зол, мерзких преступлений и порока,

Что лопнул он; богов стал чтить высоко:

Венеру с Вакхом, Зевса и Палладу.

Жду правых дел, - нет сил, нет с мукой сладу:

Вот нового султана видит око,

Придет и оснует (дождусь ли срока?)

Един престол и даст его Багдаду.

Кумиров здесь осколки в прах сметутся,

Чертогов тех, что небесам грозили,

Вельможи алчные огнем пожрутся.

А души те, что с доблестью дружили,

Наследят мир; тогда узрим - вернутся

Век золотой, деяний древних были.

CXXXVIII

Исток страданий, ярости притон,

Храм ересей, начетчик кривосудам,

Плач, вопль и стон вздымаешь гулом, гудом,

Весь - ложь и зло; был Рим, стал Вавилон.

Тюрьма, обманов кузня, где закон:

Плодясь, зло пухнет, мрет добро под спудом,

Ад для живых; великим будет чудом,

Христом самим коль будешь пощажен.

Построен в чистой бедности убогой,

Рог на своих строителей вздымаешь

Бесстыдной девкой; в чем же твой расчет?

Или в разврате? Или в силе многой

Богатств приблудных? Константина ль чаешь?

Тебя спасет бедняк - его народ.

CXXXIX

Когда желанье расправляет крылья,

Которым к вам я, о друзья, влеком,

Отвлечь Фортуна рада пустяком

И делает напрасными усилья.

Но сердце, хоть от вас за много миль я,

Летит туда, где море языком

Вдается в дол, где солнечно кругом.

Я слез моих не удержал обилья.

Позавчера опять расставшись с ним:

Оно - свободно, я же - под конвоем,

В Египет - я, оно - в Ерусалим.

И расставанье тяжело обоям:

Давно мы убедились, что двоим

Нам наслаждаться не дано покоем.

CXL

Амур, что правит мыслями и снами

И в сердце пребывает, как в столице,

Готов и на чело мое пробиться,

И стать во всеоружье над бровями.

Но та, что буйно вспыхнувшее пламя

Терпеньем и стыдом унять стремится,

Чей разум - неприступная граница,

За нашу дерзость недовольна нами.

И вот Амур показывает спину,

Надежду потеряв, бежит, горюя,

Чтоб затвориться в оболочке тесной.

И я ли повелителя покину?

И час последний с ним не разделю я?

Ах, умереть, любя, - конец чудесный!

CXLI

Как в чей-то глаз, прервав игривый лёт,

На блеск влетает бабочка шальная

И падает, уже полуживая,

А человек сердито веки трет,

Так взор прекрасный в плен меня берет,

И в нем такая нежность роковая,

Что, разум и рассудок забывая,

Их слушаться Любовь перестает.

Я знаю сам, что презираем ею,

Что буду солнцем этих глаз убит,

Но с давней болью сладить не умею.

Так сладостно Любовь меня слепит,

Что о чужих обидах сожалею,

Но сам же в смерть бегу от всех обид.

CXLIII

Призыв Амура верно вами понят,

И, слушая любви волшебный глас,

Я так пылаю страстью каждый раз,

Что пламень мой любую душу тронет.

Я чувствую - в блаженстве сердце тонет,

Я снова оторвать не в силах глаз

От госпожи, что так добра сейчас,

И страшно мне, что грезу вздох прогонит.

Сбывается, сбылась моя мечта,

Смотрю - движенье кудри разметало,

Любимая навстречу мне спешит.

Но что со мной? Восторг сковал уста,

Я столько ждал - и вот стою устало,

Своим молчанием перед ней убит.

CXLIV

И солнце при безоблачной погоде

Не так прекрасно (я к нему привык!),

И радуга, другая что ни миг,

Не так светла на чистом небосводе,

Как в день, что положил предел свободе,

Был светел и прекрасен милый лик,

Перед которым беден мой язык,