Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - Квитка Андрей. Страница 6

Обед был сервирован в семь часов в роскошном вагоне-столовой, ярко освещенном рядами электрических лампочек под потолком. После закуски в первом отделении, где обедала свита, мы перешли во второе. Келлер сел по правую руку генерала Куропаткина, Забелин – по левую. Разговор касался военных событий, не затрагивая наболевших вопросов, обсуждение которых не было желательно за столом в присутствии непосвященных гостей и прислуги. Обед из трех блюд был вкусный, сытный, но не изысканный и, конечно, не оправдывал рассказов мукденских доброжелателей о расточительности и блеске приемов генерала Куропаткина.

Когда встали из-за стола, Алексей Николаевич сказал присутствующим, указывая на меня: «Представляю вам моего старого боевого товарища, он заслужил Георгиевский крест за штурм Гривицкого редута [21], а не золотое оружие, которое получил за это дело».

Не дожидаясь Келлера, ушедшего на половину командующего на совещание, я отправился домой. Ночь была темная, я насилу отыскал свой вагон, натыкаясь на рельсы, канавы, на сложенный у железной дороги лес; ходить здесь ночью без фонаря было небезопасно, – того и гляди, расшибешь себе нос.

1 мая. Мой полк, 2-й Нерчинский казачий, входил в состав 2-й Забайкальской казачьей дивизии генерал-майора Ренненкампфа. В полевом штабе мне сообщили, что штаб-квартира отряда генерала Ренненкампфа находилась в г. Саймацзы, но где находится он сам со своим отрядом, никому не было известно. Он был один из самых подвижных генералов, и уследить за ним не было возможности.

В Саймацзы идет из Ляояна большая этапная дорога, но есть и другая, более кружная, через Ляншангуан, где были расположены передовые части Восточного отряда. Келлер предложил мне ехать с ним вместе до Ляншангуана, а оттуда до Саймацзы обещал дать конвой. Я был рад отсрочить на несколько дней разлуку с другом и товарищем детства, к которому был горячо привязан; меня, кроме того, интересовало видеть позиции будущих боев при наступлении японцев из Фынхуанчена на Ляоян.

Мы должны были выступить послезавтра; времени оставалось немного, а работы была масса.

Я узнал, что у генерала Ренненкампфа колесного обоза совсем не было, поэтому приходилось расстаться, по крайней мере, с половиной привезенного багажа. Отложив все запасы в сторону, оставалось еще много вещей, которых нельзя было уложить во вьючных чемоданах, а между тем, это все казалось необходимым. Куда девалась моя опытность прошедшей Турецкой кампании, где все мое имущество помещалось на одном муле, а когда я ехал в Ахал-Теке [22], то имел только одну лошадь, на которой сидел сам. Зная пристрастие Скобелева [23] к щегольству, я вез, тщательно свернутую в трубку, одну накрахмаленную рубаху только для первого представления и произвел желанный эффект: «Что вы, с собой возите прачку?» – сказал мне Скобелев и не хотел верить, что у меня не было отдельного вьюка.

Наконец удалось мне съездить в Ляоян; я в первый раз был в китайском городе, и все меня интересовало: пестрота и красочность вывесок, флагов, художественная золоченая и расписная резьба по дереву над входами в магазины. «Бабушки», или «мадамы», как китайцы называют по-русски своих женщин, густо нарумянены во всю щеку, нарумянены даже маленькие девочки. Главное у них щегольство в замысловатой прическе, заканчивающейся вверху металлической бабочкой или другим украшением. По понятиям европейца, они все уродливы, но я видел в горах Маньчжурии стройных девушек с чисто арийскими, красивыми чертами лица.

Лавки, выходящие на улицу, бедны. Дорогие меха, старинный фарфор и бронза, ювелирная работа, между которой особенно славятся подвесы и художественные безделушки из яшмы, оникса, аметиста, горного хрусталя, каких-то розовых и молочно-зеленых камней горной породы; одним словом, все, что может привлечь внимание любителя и знатока в искусстве, хранится у богатых «купезов» – купцов – в сундуках, ящиках и разных тайниках, откуда они вынимают их и показывают покупателю с некоторою осмотрительностью. Они, вероятно, прячут этот ценный товар из боязни быть ограбленными чиновными или профессиональными хунхузами. Найти такого «купеза» можно только с проводником. Они живут обыкновенно в глухих закоулках, в богатых фанзах внутри запертого двора.

Почти все корреспонденты сходятся в мнении, что нигде нельзя в мире найти такой грязи и вони, как на улицах и в жилых помещениях китайцев. Кто бывал в Италии и на Ближнем Востоке, должен сознаться, что даже в больших городах, как Константинополь, Неаполь и Венеция, имеются улицы, которые относительно грязи и вони могут оспаривать пальму первенства с любым городом Китая.

У генерала Куропаткина обедал полковник Липовац Попович, черногорский доброволец, «допущенный до командования» 22-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, вместо полковника Громова, отрешенного от командования за Тюренченское дело.

Липовац прибыл в армию с целой ватагой черногорских головорезов; он говорил, что таких разведчиков нет в мире: расположившись на вершинах гор, они переговариваются, подражая крику разных птиц и зверей, передавая таким образом о всех действиях неприятеля. Слышал я потом о личных подвигах Липоваца, но о его команде не слыхал ничего. Едва ли в современных войнах, где стреляют с двух-, трехверстного расстояния бездымным порохом, возможно ожидать каких-то чудес от разведочных приемов Запорожья. Это, может быть, еще пригодно в борьбе между храбрыми, но невежественными четами в горах Балкан, но борцы двадцатого века, японцы, предпочтут этим примитивным приемам сигнализацию гелиографами, электрическими лампами и будут передавать получаемые сведения, не подражанием крику совы, филина или сыча, а по телефону, проведенному по всем направлениям как паутина.

За обедом командующий говорил, что он будет относиться одинаково строго к старшим, как и к младшим начальникам и, обращаясь к Келлеру, с улыбкой добавил: «Я буду отрешать от должности даже корпусных командиров». Мы знали, что почин в этом отношении уже сделан, и к нему отнеслись сочувственно во всей армии. На войне еще более, чем в мирное время, надо заменять бездарности теми, кто проявил выдающиеся способности.

2 мая. В управлении военных сообщений Келлер купил трех мулов по сто двадцать рублей каждого, одного он уступил мне. Лошадей обещал мне доставить князь Урусов, адъютант командующего армией, но до сих пор их нет; я искал лошадей на базаре, куда их приводили на продажу, но не нашел ни одной подходящей.

По поручению Келлера ездил в Ляоян покупать провизию и вино. Очень недурное французское красное вино местного разлива стоило один рубль за бутылку. Говорили, что в Порт-Артуре иностранные вина продавались удивительно дешево: настоящее шампанское можно было иметь по три рубля за бутылку.

В последний раз мы обедали у командующего. Он сказал мне при прощании: «Желаю вам счастливого пути и успеха, берегите себя, не рискуйте, вы мне нужны для командования. Мне было бы очень жаль, если бы вас ранили, такие офицеры, как вы, нам дороги».

3 мая. С утра шел проливной дождь. В восемь часов подвели к нашему вагону монгольскую лошадь чалой масти*, уступленную мне Треповым, сжалившимся над моим бедственным положением. Через полчаса привели другую лошадь от Урусова, вороную. Первую я купил за 150 рублей, вторую – за 140. Обе сослужили мне хорошую службу.

Всегда трудно укладываться и вьючить в первый день выступления, но в дождь это просто мучительно. Денщик Келлера, Федор, все путал, брал мои вещи вместо своих, – он был так бестолков, что только мешал, вместо того чтобы помогать.

Кроме трех купленных нами мулов под вьюки, начальник управления военных сообщений разрешил Келлеру взять три казенные двуколки для отвоза наших вещей до места расположения Восточного отряда. Часть багажа я отправил в Харбин на предъявителя квитанции. Квитанция эта затерялась, и я только в ноябре, и то случайно, разыскал свои вещи, отправленные в мае. За хранение приходилось уплатить сто сорок рублей, но управление Китайской восточной железной дороги сложило с меня этот платеж, принимая во внимание, что я находился на передовых позициях и не мог лично заняться розыском своих вещей.