Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Хохоф Курт. Страница 11

Земля вокруг села Семки, располагавшегося примерно в 10 километрах севернее Хмельника, была очень плодородной. Почва впитывала воду как губка. На огромных гороховых полях, через которые нам пришлось проходить, толстые усики растений так опутывали колеса, что через каждые сто метров обода приходилось очищать топором, а из ступиц вытаскивать их руками. Лошади, фыркая, опускали головы, а от их разгоряченных тел шел пар. Копыта от прилипшего к ним чернозема стали более походить на шары. Натертая до крови грудь животных тяжело вздымалась от тяжести повозок с боеприпасами. Возничие, давно спешившись, погоняли их хлыстами, как крестьяне.

Наша форма промокла насквозь и дымилась от испарений. От того, что приходилось продираться через намокшие гороховые стебли, сапоги набухли и стали сдавливать ноги, и без того опутанные листьями. Дождевые капли постоянно попадали за шиворот. Пилотки намокли, а кожа нашего снаряжения начала расслаиваться. На икрах образовались язвы. Стали появляться вши, которые больно кусались. Время от времени над нашими головами с тяжелым ревом пролетали звенья наших пикирующих бомбардировщиков, чтобы сбросить далеко впереди свой смертоносный груз. Мы видели поднимающиеся вверх фонтаны грязи и надеялись, что русская артиллерия потеряла еще пару орудий.

Эти необъятные поля гороха и клевера с переливающейся зеленью, отдающей в голубизну, ароматом от миллионов цветков и стаями воробьев, ворон и ласточек были хороши и поражали своей плодородностью. Наши крестьяне то и дело принимались обсуждать качество почвы, погружая в нее руки и рисуя картины, как они ее будут в будущем использовать. Но все размышления заканчивались выводом о том, что культивирование земли так, как здесь, бесчеловечно.

На одном из привалов Цанглер подстрелил одиноко бегавшего бычка. Все мясники, каковых в нашей роте было трое или даже четверо, немедленно принялись разделывать тушу, и уже через каких-то полчаса на повозках лежало четыре больших оковалка мяса. Наконец, еще при свете дня, мы достигли какого-то села. Складывалось впечатление, что в его глубоких балках расположилась целая дивизия. Наши повозки и орудия никак не могли проехать по дороге.

Пришлось их оставить на обочине, а нам, взвалив груз на плечи, свести усталых лошадей вниз по крутому склону. Поскольку все дома в селе были заняты, мы решили пройти по разбитой улице еще несколько сотен метров и остановиться в небольшом хуторе. Дорога шла по скользкой плотине через пруд, образовавшийся в результате перекрытия ручья. Люди и лошади постоянно оступались, а Рюкенштайнер, которому с большим искусством удалось спустить повозку с фуражом вниз по крутому склону, страшно ругаясь, провалился вместе со всей квадригой. Двадцати человекам ничего другого не оставалось, как вытаскивать их на сухое место.

Хутор тоже оказался забитым до отказа, и нам пришлось возвращаться назад. К нашей великой радости, показался Эрхард со своей передвижной пекарней. Они вместе с Бланком испекли чудесный хлеб и нашли для нас два дома. Мы с Ханом без лишних слов стали устраиваться на отдых, а Эрхард – запекать в тесте трех гусей.

В садах солдаты принялись разбивать палатки. Перспективы у них были безрадостными – спать на мокрой земле без соломы за тонким брезентом в качестве укрытия. У Циппса поднялась температура, его перенесли в дом и положили на с трудом найденную кровать. Снаружи со свистом дул холодный северо-восточный ветер, а мы с Ханом улеглись на печи и проспали два часа, пока гуси доходили до готовности.

Фукс отвел помещение, в котором мы спали, под канцелярию. Пришел Габриэль со своей долей бычка, а Цанглер, подвинув нас с Ханом, тоже пристроился на печи. Везде висели куртки для просушки. Сапоги, как только их сняли, мы набили соломой. Я толкнул Эрхарда, давая ему знак, чтобы он воспользовался своим положением пекаря и очистил дом от лишних постояльцев, но на этот раз он меня не понял. У Хана во сне начались судороги, и он начал бредить. Мое терпение лопнуло, и я вызвался помогать Эрхарду.

В прихожей был посетитель – сельский агроном, с которым Эрхард вел оживленную дискуссию. Агроном оказался высокообразованным человеком. На вид ему было лет 50, а лицо его обрамляла пышная черная борода. Позднее он пригласил нас с Эрхардом и Бланком в свой дом, где мы сидели на чудесной остекленной террасе, слушая, как по крыше стучат капли дождя.

– Колхозы себя оправдали, – утверждал агроном. – Лучшего в России еще не было. Ведь крестьяне – единоличники, тут все зависит от воспитания, не станут производить больше, чем смогут использовать сами.

– Надо дать им денег, чтобы они могли купить скот и приобрести машины, – заявил Бланк, который сам был фермером и мыслил соответственно.

– Нет, нет, – возразил ему бородатый хозяин. – В России все по-другому. Крестьяне не приучены к самостоятельности.

– Где вы научились так хорошо говорить по-немецки?

Бородач пояснил, что в юности бывал в Германии. Тогда и научился довольно сносно изъясняться. По-видимому, он нанимался сельскохозяйственным рабочим к землевладельцу в Померании. По его мнению, колхозы в России были не чем иным, как огосударствленными дворянскими владениями. Далее разговор пошел о возделывании различных культур, урожаях, грунтах, семенах и их взращивании.

– Похоже, вы не удобряете землю навозом, – заметил Бланк.

– Совершенно верно, да это и не требуется при такой плодородной почве. Мы ведем экстенсивное хозяйство.

Утром, позавтракав яйцами, мы двинулись дальше. Сильный ветер высушил почву, но большие лужи еще оставались. Во время отдыха на поле, засеянном гречихой, пронесся слух, что взят Смоленск [31], а нас передают 6-й армии. Все стали ругать командира дивизии генерала Муската, грубого старого кавалериста из Дюссельдорфа, который из-за своих амбиций добился переподчинения нашего соединения 6-й армии, вместо того чтобы продолжать двигаться в резерве генерала Коха. Обычные в таких случаях пересуды раздосадованных солдат.

Генерал Мускат был худощавым пожилым человеком с красным лицом и пружинистой походкой. Видели его редко, и то мельком, проезжающим на машине вдоль марширующей колонны. Лицезреть его вблизи нам пару раз посчастливилось только в Австрии на стрельбище у городка Кайзерштайнбрух. Мне всегда казалось, что у него не было человеческого контакта со своей дивизией, сформированной в Австрии и укомплектованной из австрийских рядовых, баварских и швабских унтер-офицеров. Возможно, он был настолько умен, что специально дистанцировался от войск, зная предубежденность своих людей в отношении рейхсдойчен [32].

Наша дивизия была создана весной 1940 года из уроженцев районов, лежащих восточнее Вены. Ее части дислоцировались в Брукк-ан-дер-Лайта и Кайзерштайнбрухе. Костяк формируемого соединения составили офицеры и младшие командиры аугсбургской дивизии. Таким образом, большая часть командного состава происходила из Баварии и Швабии, а практически все рядовые – из Нижней Австрии. Запасные части и подразделения первоначально были расквартированы под Веной, но после присоединения Чехословакии переброшены в Моравию, а точнее, в Брюнн, Цнайм, Лунденбург, Никольсбург, Ольмюц и Прерау [33]. В результате староавстрийское перемешалось с богемским (чешским). Уроженцев Вены было мало. В основном они служили телефонистами и радистами. Позднее венскую дивизию из пропагандистских соображений часто хвалили и называли рейхсгренадерской «Хох унд дойчмейстер» в память о Тевтонском ордене.

В целом офицерский состав нашей дивизии по своему происхождению был смешанным: добрую треть составляли выходцы из Южной Германии, треть – из Северной Германии и менее трети – из Австрии. Не исключено, что это было сделано намеренно. Южане в основном представляли собой молодых офицеров, призванных из резерва, северяне – кадровых нижних чинов и служащих штаба дивизии, а австрийцы – старых капитанов и майоров (служивших еще в годы Первой мировой войны), казначеев и в отдельных случаях молодых кадровых военнослужащих. Это была гремучая смесь, которая при определенных обстоятельствах, что мне лично пришлось наблюдать, становилась причиной многих ошибок из-за особенностей, свойственных тому или иному землячеству.