Записки из чемодана Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его - Серов Иван Александрович. Страница 75

Что касается границ Польши, то прилетевший в Москву в декабре 41-го года генерал Сикорский, с которым было заключено соглашение об организации польской армии Андерса, поднял вопрос перед Сталиным о границах Польши, существовавших до 1939 года. Ему было категорически в этом отказано.

Польская армия Андерса, которая уже насчитывала более 70 тыс. человек и 40 тыс. членов семей, сбежала из СССР в трудный для нас момент в Иран, когда немцы подошли к Сталинграду.

Правда, пользы от Польской армии Андерса было бы немного, так как большинство офицеров были реакционно настроены.

Не стоит писать о «катынском деле», но в тот период в результате шумихи, поднятой поляками, были прерваны дипломатические отношения между СССР и правительством Сикорского…

Я это отступление вспомнил, исходя из того, что наша Красная Армия двигается по территории Польши, в связи с чем опять возникнут, я думаю, некоторые политические затруднения, хотя сейчас право на нашей стороне. Мы бьем немцев и освобождаем Польшу, а Миколайчик сидит в Лондоне и занимается политическими интригами. Поживем — увидим, что он запоёт. Но ухо надо держать остро.

Зима на Одере. 1945 год (январь-февраль)

Записывать события мне уже стало трудно. Ночами не сплю.

У меня уже не хватало времени, так как я одновременно являлся уполномоченным фронта и уполномоченным по Польше [263]. Польша уже скоро будет вся освобождена.

В Варшаву я часто летал и жил там по неделе, так как было много дел, одно другого важнее. При встречах с Берутом, Гомулкой и Роля-Жимерским я им всё рассказывал, и они, слава Богу, стали понимать, что существует подпольное «польское правительство» на территории Варшавского воеводства. И это они уже чувствовали по различным проявлениям «аковцев».

Польское эмигрантское правительство, видя, что в Польше уже начинают появляться законные административные органы, предприняло ряд мер к тому, чтобы руководители подпольных войсковых организаций Армии Крайовой брали власть в свои руки в отдаленных районах, снабжая их оружием и золотом, сохранившимся от прежних запасов.

Кстати, хочу сказать пару слов о союзниках, которые вторглись в Сааре и Арденнах, но немцы огрызнулись, разбили у них много самолётов на аэродромах.

В связи с этим, как мне рассказали из Москвы, Черчилль заволновался и просил, чтобы Советская Армия на Западном фронте организовала наступление, чтобы отвлечь от союзников.

Вот сукин сын! Когда мы требовали открыть 2-й фронт, так он сопротивлялся, а сейчас паника его охватила.

Сталин солидно ему ответил, что мы готовим наступление, но погода плохая, однако в конце января двинем до Одера, несмотря на то, что немцы перебросили войска от союзников против нас. Но когда мы вышли на Одер, то Черчилль вновь забеспокоился, как бы союзники не опоздали в Берлин.

В плену у «аковцев»

С продвижением войск фронта штаб перебрался в Гнездно. Таким образом, между моей опергруппой в Варшаве и фронтовой в Гнездно 250 километров напрямик. Получалось «Фигаро здесь, Фигаро там».

Самолётом не каждый раз выпустят из-за погоды, а на машине по разбитым фронтовым дорогам <ехать> 4 часа. А из Москвы каждый день звонят: доноси, как дела. Вот и работай. Да еще секретарь у меня малограмотный Никитин*, а адъютант, боевой пограничник, Тужлов, но совсем неграмотный оперативно.

В связи с таким положением я поставил вопрос перед Москвой, чтобы меня освободили от <должности> Уполномоченного по Польше, так как фронт уже подходил к границам Германии.

Через два дня получил отказ с руганью: «Занимайтесь и тем, и другим». Приходилось почти каждый день делать по 300 километров на машине или по 500–600 км на самолёте для того, чтобы везде поспевать.

Один раз, сидя в самолете, я задумался, почему я такой неудачник? Назначают — не спрашивают, поручают — не интересуются, в состоянии ли это выполнить; если не вовремя донес о положении, хотя и выполнил в срок, упрекают.

Ну да ладно. Ведь моя работа идёт на пользу нашему государству. Не дать Польшу Миколайчику — это тоже большое дело.

В результате одного из полётов произошла крупная неприятность. А получилось так. Из люблинской оперативной группы сообщили, что там задержали генерала АК, который являлся организатором подпольной работы в одном из «военных округов» Польши.

С тем, чтобы мне его допросить и выяснить всех соучастников подполья, чтобы прекратить их незаконную диверсионную деятельность против Красной Армии, я решил слетать в Люблин, забрать его к себе в Гнездно и вместе с командующим фронтом товарищем Жуковым выяснить эти вопросы…

В Люблине я встретился с Н. А. Булганиным, а затем предварительно допросил этого генерала АК и сказал ему, что я заместитель командующего фронтом, надо нам все вопросы его «деятельности» выяснить, поэтому мы полетим в штаб фронта, к маршалу Жукову [264].

Поехали на аэродром. Со мной был лишь адъютант Тужлов, а конвоира для генерала я с собой не взял, полагая, что через час прилетим. Вылетели, когда уже начало смеркаться, но так как от Люблина до аэродрома штаба фронта было лёту минут 40, я полагал, что мы успеем приземлиться до наступления темноты.

Когда пролетели минут 40, я осмотрелся на местности и решил спросить у лётчиков, где мы находимся. Зашёл в рубку, спросил, где мы, какая путевая скорость. Лётчик и штурман смутились, начали тыкать пальцами в разные места.

Я вижу, что они заблудились. Сел на место штурмана и давай вместе уточнять обстановку по карте, однако никаких крупных населённых пунктов не было, да и стало темнеть.

С курса сбились, и я знал только одно: что в районе Лодзи проходит линия фронта, там немцы, а от Люблина до Лодзи лететь час с небольшим. Следовательно, если мы идём в направлении к Лодзи, то через 10 минут будет линия фронта, и нас могут сбить немцы и захватить.

К тому же стало совсем темно. Я лётчику дал указание выбирать площадку для посадки и садиться с тем, чтобы сориентироваться, и затем уже утром, на рассвете, можно было бы вылететь…

Пока мы летали минут 10–15 и разыскивали такую площадку, совсем стало темно, видимость плохая. Откровенно сказать, было жутко, и я в мыслях представил себе, что мы можем разбиться, и подумал: неужели на этом кончится моя жизнь?

Когда нашли площадку, я лётчику сказал: «Садитесь, не выпуская шасси, на пузо», потому что все ещё было сомнение, что и на закрытой площадке могут быть какие-нибудь препятствия. Лётчик возразил мне, заявив, что он ни разу не садился «на пузо». Пришлось садиться с шасси. Пошли на посадку.

Когда уже земля приблизилась, я вновь подумал: чем кончится эта посадка? Однако колёса стукнулись о землю, самолёт побежал. Бежал, мне показалось, долго, и я уже вижу, что на нас впереди надвигается лес, но лётчику спокойно сказал: «Притормаживай». Самолёт остановился около самой опушки.

Я из рубки вышел к арестованному генералу и спокойным голосом сказал, что пришлось сесть здесь, так как в темноте до аэродрома не дотянули, переночуем и полетим дальше, а сам подумал: «Где мы сели!» Особенно меня пугала мысль, что сели на территории, занятой немцами, или попали в зону действия Армии Крайовой, одним из руководителей которой был этот генерал.

Когда вышли из самолёта, огляделись. Я заметил, что в нашу сторону едет мужчина с возом сена. Мы с Тужловым подошли к нему и спросили, далеко ли деревня. Поляк ответил: «Отсюда километра два». — «Есть ли какие войска?» Он сказал, что в их деревне нет, а в соседней деревне есть кампания (рота) Армии Крайовой.

У меня ёкнуло сердце. Ситуация могла сложиться так, что я оказался бы в плену у генерала Армии Крайовой, которого везу, и его роты.

Делать было нечего. Я подошел к генералу и говорю, что крестьянин предлагает переночевать нам в его деревне. Генерал охотно согласился, и мы пошли. Лётчикам я сказал, чтобы они закрыли самолет, одного с оружием оставили дежурить в самолёте и шли бы за нами. По дороге в деревню генерал начал интересоваться у поляка, где есть войска. Поляк вновь охотно сообщил об этой роте Армия Крайовой.