Коллекционная вещь - Фишер Тибор. Страница 22

Сумка стоит под столом, у Розиной ноги. Входит мужчина – высокий, интеллигентный, образованный, нос – уточкой. Прическа не модная – то ли он презирает моду и предпочитает свой собственный стиль, то ли просто не понимает, что времена меняются. Улыбка мужчины, по которому сохнут женщины,

– должны, во всяком случае. Да, вид заносчивый, но ведь заносчивых женщины любят.

Преподаватель; плохой знак. Мало кто занимается преподаванием по собственному желанию. Как правило, это неудачники: неудачливые грабители банков, дирижеры, летчики – люди, которые так и не смогли овладеть своей профессией. Преподаватель английского языка как иностранного – еще хуже. Такие имеют работу только потому, что родились в стране, чей язык пользуется спросом. Говорит, как все преподаватели, – в расчете, что его будут слушать. Возникает естественный вопрос: как получилось, что мужчина тридцати двух лет с собственными зубами и волосами и какой-никакой зарплатой до сих пор не обременен семьей?

Роза тоже об этом думает; наверняка она сейчас представляет себе, как во время родов ее привяжут к кровати шелковыми платками, как она будет давать имена своим детям, как он после пятидесяти растолстеет. Разворачивая салфетку, она мысленно несколько раз его переодевает. Роза готовилась к встрече с каким-нибудь неуклюжим болваном и теперь лихорадочно пытается осмыслить ситуацию. Задумалась – и очень вовремя.

– А вино, – говорит он, подымая бокал, – я выбрал недурное, не правда ли?

Роза хмыкает. Она думает, что это шутка. И ошибается. А еще она представляет, как будет ласкать его языком. Он не из тех мужчин, которые приносят женщинам счастье; некоторые с ним кончают, но счастливее от этого не становятся; впрочем, и несчастья – упоительно беспросветного несчастья – он также принести не может; кишка тонка. Вино он выбрал не ахти – мне ли не знать; другое дело, что в любом мало-мальски приличном ресторане совсем плохого вина все равно не подадут. Мистер Инглиш говорит. Без умолку. О себе. Официант уже трижды пытался принять заказ, но мистер Инглиш всякий раз его отсылает, он даже в меню не заглянул – столько слов тратится на саморекламу. Места работы, небывалый спрос, нескончаемые овации работодателей. Роза начинает понимать, с кем имеет дело. Мистер Инглиш – и это самое смешное – и сам прекрасно понимает, что он олух, на свой счет никаких иллюзий он не питает. И нужен ему вовсе не успех в жизни, а человек, который бы в его успех поверил – хотя бы на несколько часов. В ресторане они сидят уже пятьдесят минут, а Роза произнесла всего тридцать слов, из них пятнадцать были сказаны официанту: сделала заказ и дважды поблагодарила.

За тем, как они едят, я наблюдаю без особого интереса. Поглощение пищи

– процедура универсальная. Каждое живое существо на планете стремится отправить себе в брюхо всю остальную планету. Рот гоняется за ртом и в рот попадает. Крысы, лисы и маркизы делают все, что в их силах, чтобы мир окрысился, облисился, обмаркизился. Один едок идет в пищу другому едоку, другой – третьему, третий – четвертому, и все это происходит очень быстро. А еще говорят, что нет такого понятия, как прогресс.

– Один мой старый приятель предложил мне пост директора школы в Дании, но меня ни в какую не хотели отпускать – Китай же для меня, право, слишком мал.

Почувствовав, что Роза корчится в страшных муках, официант приносит счет по собственной инициативе, не дожидаясь команды мистера Инглиша. Роза испытывает невыразимое облегчение.

– Вам, надо думать, очень приятно в моем обществе, – замечает мистер Ингиш. – Не стесняйтесь, говорите как есть. – И он наконец-то замолкает, приникая к вожделенному стакану воды.

– А меня вы ни о чем не хотите спросить? – осведомляется Роза.

– Хочу. Можно я вас сфотографирую?

Роза демонстрирует белозубую улыбку, тем самым отвечая на вопрос утвердительно. Мистер Инглиш выхватывает «полароид» и делает снимок.

– Как все же удачно я выбрал этот ресторан, – говорит он, помахивая снимком, чтобы поскорей проступило изображение. Достает альбом. – Признавайтесь, вам ведь хочется сделать запись о том, какой прелестный вечер вы провели.

Лица в альбоме.

Круглолицая блондинка, толстенный слой пудры, улыбается во весь рот, земляничного цвета щечки, держит бокал шампанского, совсем еще молоденькая, пьяненькая, необстрелянная. И подпись: «Салют».

Костлявая француженка, лицо квадратное, уши торчком. Не в силах поверить, что это произошло с ней. «Незабываемо!»

Черноволосая, кареглазая лингвистка. Быстро катится вниз по наклонной плоскости, катится – но не сдается. «Какой вечер!»

Улыбчивая бразильянка. Радуется жизни, всезнающие губы, неутомимо охотится за иностранными паспортами; то, что он – полный олух, нисколько ее не смущает. «Когда же я увижу твоего маленького друга?!»

Роза пишет: «Невероятно». И все же интересно, чем он руководствуется. Слишком умен, чтобы обманываться на ее счет, альбом же достал раньше времени, потому что знает: больше он ее не увидит. Мистер Инглиш извлекает калькулятор и начинает подсчитывать долю Розы. Роза порывается заплатить за двоих, но он решительно против: «Сделаем все как полагается».

Прощание.

– Расскажите обо мне всем вашим подругам. – просит он.

– Не беспокойтесь.

К чему отчаиваться? К чему ломать голову? Если ваш номер пять тысяч пять, дело ваше не безнадежно, однако попотеть придется. Попотеть на Северном полюсе и померзнуть в Сахаре.

Вернувшись домой, Роза изливает душу Никки, которая встречает ее в одних леггинсах: она делает на полу всевозможные упражнения – чтобы быть еще ловчее, еще сильнее.

Заочное соревнование

Роза воздает мистеру Обеду-на-двоих по заслугам.

– Не понимаю все-таки, почему было ему не дать? – недоумевает Никки. – По первому разу они мало чем друг от друга отличаются.

– Нет.

– А впрочем, бывает по-всякому. Приведешь его домой, думаешь – дело в шляпе, а у него не стоит, представляешь? Все равно что купить блузку, а потом, уже дома, обнаружить, что на ней дырка или что ее в машине стирать нельзя. Подцепила я раз одного козла, приезжаем к нему, а он на мопедах помешался, часа два мы с ним журналы листали – надо же было его уважить, а потом мне надоело, я и говорю: «Хорошенького, – говорю, – понемножку, не пора ли нам, дружок, в койку?» Раздеваемся, у меня все на мази, а у него не стоит. «Давай, – говорю, – я тебе помогу, встанет как миленький», а он говорит: «А у меня, – говорит, – и так стоит». Смотрю – а у него пистон хорошо если два дюйма, еле виден. Это я не к тому, чтоб обязательно размером с небоскреб был, многим женщинам, насколько я знаю, маленькие даже нравятся. Просто предупреждать надо. Вручаешь визитку со своими габаритами, и партнер заранее знает, на что идет. Ты парня в койку тащишь, а он тебе визитку: «В Вашем распоряжении два дюйма, мисс. Не угодно ли удостовериться?»

– Может, ты и права.

– Кого я только не перевидала, когда за деньги этим делом занималась. Чудик на чудике. Один, например, приходил, расплачивался – а потом Библию вслух читал. И как ты думаешь, что дальше было?

Роза пожимает плечами.

– Ничего не было. В том-то и дело. Пять минут читал, я вначале думала, это он с силами собирается, но нет: расплатится, Священное Писание почитает, пока я ногтями занимаюсь, и отбывает. И никаких тебе проповедей про то, что шлюхам, мол, гореть в вечном пламени.

– Гм-м-м.

– Многих секс совершенно не интересовал. Секс ведь – это самое простое. Гораздо труднее заставить себя над их шуточками смеяться, за жизнь с ними разговоры вести. Не подумай только, что все они – краснорожие клерки из Бирмингема, были среди них и смазливые. Один, например, писаный красавчик, хотел от меня только одного: чтобы я все его команды выполняла. Придет, и начинается: «Встань. Сядь. Перевернись. Дай чаю». Или отвезет меня на Лестер-сквер и велит ползти за ним на коленях и кричать во весь голос "Ну пожалуйста, Микки, давай еще разок, прошу тебя! Мне с тобой было так хорошо. Ты – единственный мужчина, с которым я кончаю. Побей меня, если хочешь!" Да, чуть не забыла: главный-то его кайф заключался в том, чтобы я кричала все это в присутствии французских туристок, а кто их разберет француженки они или нет, на них же не написано. Бельгийки и швейцарки не годились – он почему-то именно к француженкам слабость питал. В результате мы с ним крупно повздорили, потому что француженок этих пришлось полчаса ждать – в центре Лондона, и ни одной француженки, представляешь?! Полчаса на холоде простояли, а он, жмот, за простой мне платить отказался.