Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина. Страница 58

— Я не морочу!

— А то я тебя не знаю. Она уже и навоображала себе… ждет теперь, когда женишься…

— Может, и женюсь.

— На ней? — Люциана Береславовна фыркнула, что кошка на прокисшую сметану. — Не смеши, Архип…

— Чем же тебе Милослава нехороша? Молода, красива… хозяйка знатная… пирожки вот печет.

— Пирожки — это, конечно, аргумент…

— Уж кто бы говорил, Люцианушка, ты у нас, помнится, и блина испечь не умела.

— Я и сейчас не умею.

— Видишь, ничего не меняется…

— До нынешнего года ты Милославу в упор не замечал, хотя она из шкуры вон лезла, чтобы хоть раз взглянул благосклонно… что изменилось?

— Заметил, что повзрослела девка…

— Или Михаил попросил приглядеться? Приглядеть?

— Люци…

— Надоело впотьмах сидеть. Все вокруг интриги плетут, заговоры заговаривают, одна я — дура дурой… навроде твоей Зославы.

Я губу и прикусила, чтоб не сболтнуть чего с обиды.

— Не дура она вовсе. И ты об этом знаешь. Хватит уже, Люци…

— И вправду, хватит, — согласилася Люциана Береславовна, и мне в том послышалася насмешечка. — Что мы все о ней и о ней, будто и тем других нет… вот, к примеру, Милослава… все у нас и позабыли, что она тоже царской крови… Мишеньке сестрица сводная… и не только ему… сиди ровно, Архипушка, а то ж кривым шов выйдет.

— Люци!

— Что такое? Говорю ж, воспаляться начала, резать пришлось. А теперь вот и шить… и если б еще походил часок-другой, то и заражение пошло бы… а заражение — штука такая, и целители не спасут…

— Про Милославу ты… откуда?

— Божиня милосердная, — Люциана Береславовна засмеялась, — тоже мне превеликая тайна. Забыл, какого я рода?

— Забыл.

— Говорю же, бестолочь… и если б вы с Фролом не городили б тайну на тайне, я бы и помогла. Я ведь на многое способна. Только… клятву взять придется. На крови. Чтоб молчала.

— Нет.

— Почему, Архипушка? Сиди, говорю, смирно… я ж и вправду шью. А выйдет кривым, рубец останется некрасивый… его отец тоже погулять любил. Правда, силой никого не принуждал… хороший мужик, светлая ему память. Веселый. Помню, придет к батюшке и нас со Светозарой на колени сажает. Каждой кошель с леденцами… или вот с орехами, с теми, которые в сахаре да золоченые. Красота… сказки рассказывал…

— С кровной клятвой не шутят.

— Поверь, я это лучше тебя знаю…

— Кто?

— Помолчи уже, Архипушка… значит, девочке наскучило преподавать? Большего захотелось? Помнится, матушка ее очень амбициозною была… все пыталась выше головы прыгнуть, а не понимала, что будь она хоть трижды раскрасавицей, но с законною женой не сравняется…

— Что ты знаешь?

— Знаю… да так… не то, чтобы знаю, слышала я… жил-был боярин… Гордей, пускай так его зовут… всем хорош. Богат. Знатен. Милостью царской наделен, да только всего ему мало было… ты не думал, Архипушка, что многие людские беды именно от жадности идут? Вот есть у человека все, а он несчастен, потому как у соседа больше. И охота ему от соседа отрезать да себе прибавить…

— Люци!

Я к стеночке повернула голову, к ковру, все лучше, чем на дверь глазеть. Слышать-то и без того слышу, так к чему свое любопытствие казать?

Нет, уж лучше буду дивный узор разглядвать.

Ниточка то узенька, то широка, вьется, плутает, с иными сходится, свивается, будто дорога человеческая. И не сказать, дурна ли, хороша ли… такова, как есть.

— И была у этого боярина дочь. Говорят — красивая… глаз не отвесть… вот и решил с какого-то перепугу наш боярин, будто вскорости отойдет матушка… а свято место пусто не бывает. Так отчего ж не подсуетиться? Не подсунуть царю дочь-кровиночку? Может, если б повременил, так бы оно и вышло, да поспешил… все вы горазды на бумагах города чертить, а как до дела доходит, то и лавку кривобокую ставите…

— Ты нам эту лавку до конца жизни вспоминать будешь? — спросил Архип Полуэктович и как-то так… тепло?

А мне подумалося, что связаны они аккурат таким узором, который на коврах Люцианы Береславовны вьется.

Прост.

И сложен.

— Буду, Архипушка… и не только ее. Но мы ж не о том, мы о боярыне… показали ее царю… и оставили… он бы насильничать не стал… значит, сама захотела. То ли батюшкиных сказок наслушалась… то ли на подарки царевы польстилась… а может, полюбила. Девичье сердце влюбчиво… да и дурное оно… и царь не устоял. О прочих-то только слыхивала, а тут… батюшка наш, помню, злился. Ярился. Мол, при живой-то жене да полюбовницу в тереме держать…

— Лавка та еще стоит… знаешь?

— Знаю. Я ее зачаровала…

— Да она и без чар бы!

— Конечно, Архипушка, но с чарами верней как-то… мне там думается хорошо… ты черемуху посадил?

— Нет.

— А кто?

— Не знаю…

— Врать так и не научился. Не знай… хорошо принялась. И когда зацветает… спокойно там… уютно… хоть жить оставайся. Царица померла, когда мне пятнадцатый год пошел… уже многое понимала. Тогда-то только и разговоров было, женится царь аль нет… наследников-то хватало, и наш… и Михаил… и меньшой… но и царь еще не стар. Но бояре поднялись. Редко с ними такое единение бывает. Мол, не бывать такому, чтоб потаскуха да царицей стала… вот так… и смирился… согласился на смотрины… не дожил только… а она и следом ушла… говорят, от большой любви. Но я думаю, что притравили для верности. И Милку бы… ее Мишка к себе забрал. Дар у девки. Выучится — магичкою станет… братец-то, конечно, не рад был, да спорить не посмел. Чуял, что не за ним сила… свистни Мишка, многие бы стали… или вот за Мирослава, даром, что младший… им бы и сказать свое слово. Но Мишку клятва держала. А Мирослав… я его помню. Мы играли вместе. Он мне рогатку делал. И читать учил… книжная душа, сынок весь в него пошел. Не стал бы Мирослав с заговорщиками возиться. Первым бы донес.

— Люци!

— Успокойся. Я знаю, что говорю и с кем говорю. Скажи, что сам о таком не думал… ребра я тебе подживила, но извини, силы у меня немного, так что перетяну. Поберегись уже, добре?

— А ты…

— И я поберегусь… кому я нужна, Архипушка? Девка — не девка, баба — не баба… магичка-неудачница.

— Зря ты…

— Знаю, что говорю… наверное, потому и злюсь, что твоей Зославе Божиня силы полною мерой отмерила, а мне вот… огрызки одни… ни себе помочь, ни Любаньке…

— Мне ты помогла.

— Да… великое дело, это и деревенская знахарка сумела бы… ты с Милославой осторожней. Ее, конечно, Мишенька спас, укрыл, да… он у нас честный очень. Не стал бы таиться. И знает она правду. Или то, что правдою считает. Поэтому приглядывай… и будь осторожен.

— Буду.

— И ему тоже скажи… а черемуха в этом году рано зацветет. Как ты думаешь?

Я тронула пальцем шелковую дорожку.

Сила?

Силой-то Божиня и вправду наделила. Да только что с тое силы? Не больно-то она нынешнею ночею помогла. Да и прежде… и коль повторится все, то сумею ли помочь?

Не продлит моя сила бабке годы.

Не вернет Арея, коль сам не справится.

Не залечит боль Велимиры… и не разломит кольцо Елисеево… да память Евстигнееву не воротит. Так что с нее толку?

Глава 25. Внове о царевичах расповедуючая

Если б кто спросил Ерему, чего ему для счастья надобно, Ерема знал бы, чего ответить — свободы. И пусть сам он не был настолько волком, как брат, но все одно несвободу свою осознавал остро.

С того дня, как…

— Читаешь? — человек появился в библиотеке, вновь подгадав время, когда Ерема остался один.

В библиотеке нравилось.

Тихо.

И пахнет книгами.

Бумагой. Терпкий сладковатый запах. Еще чернила. Люди, которые где-то рядом, но все ж наособицу. Библиотека при Акадэмии огромная, в ней легко затеряться.

Или представить, что затерялся.

Остался в кои-то веки один.

Нет, где-то рядом листает очередной толстенный том Емеля, но для него книги — святое, и не читает он, будто душою в сплетение букв уходит. Возвращается просветленный, счастливый. С чего — спрашивать бесполезно, если и ответит, все одно не поймешь.