Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина. Страница 61

— И только. Тебе кажется это предательством?

А чем иным?

Ладно, про себя. Над своею судьбинушкой Еська волен. Да, он благодарен царице-матушке, но… не сослеп с тое благодарности. Она при в своем интересе была.

И это правильно.

Разумно.

А прочее — от Мораны… пущай Емелька-блаженный верует в матушкино сердце золотое да в мысли пречистые, в тое, что решила она кровь царскую благословенную собрать, дабы не поганилась та средь простого люду… хороша сказочка.

Аккурат для деток.

Только Еська уже взрослый на свою беду.

— А разве не предательством является то, что она учинила? — спросил человек тихо. — Подумай… разве не собирается она обмануть бояр?

— И в чем обман?

— Она приведет на трон наследника… так она сказала… законного наследника. А разве кто-то из вас…

До холеры много ведает.

Откудова?

— А разве нет? — Еська руку поднял, будто волосы пригладить желая. А что, растрепалися космы рыжие. Чеши их — не чеши, все одно грива гривою…

— Вы все царевой крови, верно, но…

Договорить Еська не позволил.

Хватит уже словесей.

Помнила рука науку. Легонько пошла. И пальцы разжались, клинок отпуская. Серебряной искоркой метнулся, да только не успел.

Полыхнуло.

Громыхнуло… стало быть, не один амулетик гостюшка незваный примерил. Жалость какая. Но попробовать следовало.

— Вот дурень лихой, — человек рученькой махнул, и заместо ножичка на землю оплавленный ком упал. Надо же… и запахло… а знакомо так запахло, как в тайнике, в который Архип Полуэктович Еську носом, что кутенка, тыкал. И стало быть не зря тыкал.

Тот этот запах.

Волшбы огненной. Амулета, из которого силою плеснуло.

— Никакого понимания, — развел руками Еська и поклонился дурашливо. Хотел разогнуться, да… боль скрутила лютая, как на ногах устоять. Благо, стеночка рядом… хорошая стеночка, твердая… если спиною, то, глядишь, и не упадет… продержится… сколько?

Сколько сумеет.

Ах, обидно помирать, не догулявши. Но ежель Еська выдюжит, то сумеет человечка этого отыскать… благодарствие выразить…

Еська стиснул зубы, сдерживая стон.

Как-нибудь… если тварь эта, за мороком спрятавшаяся, думает, что болью Еську поучит… учили уже… отвык он просто… а привыкнет и… и главное, дышать… хоть и горят легкие огнем, а все одно дышать.

— Я могу тебя убить, — жесткие пальцы стиснули шею.

Может.

А ведь и на Еське амулетов вязка целая… сапоги и те заговоренные… не помогли… и значится, не студиозус это… а кто-то, в ком и сила есть, и умение…

— Это чтобы ты понял, что говорили с тобою пока добром… а не захочешь добром, найдутся и иные способы. Понял?

Куда уж не понять.

Глава 26. О науках всяческих

А меня Люциана Береславовна не выпустила.

Заглянула.

Усмехнулася и велела:

— Лежите, раз уж притащили… никакого понимания. Как был охламоном, так и остался…

Это уже она про Архипа Полуэктовича, стало быть, с которым, как ныне разумею, давнее знакомствие свела.

Я перечить не посмела.

Легла смирнехонько. Рученьки на груди сложила. Глазоньки закрыла. Лежу и не шевелюся, хотя ж пятка левая аккурат засвербела и так, что прям терпеть невмочно. А в голове вновь мысли предивные бродят.

…а ну как станет Люциана Береславовна выспрашивать?

…иль скажет чего такого, чего натура моя не сподобится вынести.

…посмеется… дурою обзовет… а ведь как есть дура. Нельзя было Евстигнея в ход сокрытый пускать, как и самой за ним лезти.

Задним умом все мы крепкие.

Люциана Береславовна, ежель и желала чего сказать, то помалкивала. Уходить не уходила, сидела рядышком тихенечко, и страсть до чего любопытственно мне было глянуть, чего ж этакого она делает.

Шьет?

Ворожит?

— Все слышали? — спросила она, когда терпеть свербение в пятке вовсе невмоготу сделалось. И я осторожненько ноженькою о ноженьку поскребла.

— Я…

— Не притворяйтесь. У вас это совершенно не получается. Чтобы врать — талант нужен. Или умение. А у вас, к счастью, ни того, ни другого. Все мысли на лице написаны.

Это как?

Видела я давече свое лицо в зеркале, ничегошеньки на нем писано не было, и даж чернилами оное лицо не перемазано было.

— Открывайте глаза, Зослава. И в следующий раз не жмурьтесь так старательно. Спящий человек и дышит иначе, и сердце его бьется тише. Да и в вашей позе не спать — хоронить только.

У меня уши и полыхнули.

Рано меня еще хоронить. Но глаза я открыла и к Люциане Береславовне повернулася.

Сидит она на стульчику резном.

Махоньком.

Такой и тронуть страшно — а ну как рассыплется? Но Люциане Береславовне сей страх ведом не был. Подушечку возложила, чтоб, значит, помягче… небось, боярский ея зад к твердому непривычен.

— Вы мне не нравитесь, — она вышивала.

Пяльцы тонюсенькие.

Костяные.

Ткань шелкова.

Иголочка, что лодка по озеру, по ткани скользит и нить за собою тянет.

На коленях же будто коробочка стоит, где бисеру всякого, ниток… и выбирает их Люциана Береславовна, не глядя.

— Не принимайте на свой счет. Издержки воспитания, — Люциана Береславовна иголочку попридержала. — Да и жизненный опыт… из деревенских девок редко выходит что-то толковое.

— Куда уж нам до боярского роду, — я села.

А что, гудение стихло в головах, слабость осталася телесная, так ея превозмочь легко. И до комнаты своей как-нибудь, но добреду. Уж лучше там бока отлеживать, нежели в доме чужом нежеланною гостьей быть.

— Надо же, — Люциана Береславовна голову склонила, и слабо зазвенели бубунцы-заушницы, жемчугом украшенные. — А вы не только мычать способны. Лежите. Все равно вас не отпущу.

— Почему?

— Архип попросил. А ему я не отказываю. К тому же, мы можем быть полезны друг другу.

И вновь игла заскользила. А хитро как-то боярыня шьет. И навроде знакомо, а в тож время и нет. Наши-то все больше по-простому, крестиком. Иные, которые мастерицы, то и гладью могут, но на полотне простом, обыкновенном.

И нитки берут шерстяные.

А тут шелка.

— Без моей помощи вас отчислят. Полагаю, это для вас не новость. Все-таки отсутствие элементарной базы мешает вам усваивать новые знания, — Люциана Береславовна подняла пяльцы и нахмурилась. А я ажно дыхание затаила.

Это ж диво-то какое!

Ветка будто бы черемуховая да в жбане стоит.

Шкляном.

С горлом узеньким. И так вышитый, что будто бы взаправду вот-вот в руки сойдет, и синим переливается, и серым, и мнится — пригляжуся, то в воде, которая в жбан этот налита, себя увижу.

Ветка ж едва намечена.

— Я готова заниматься с вами, — Люциана Береславовна провела пальцем по ветке, будто примеряясь. А я уж видела, какой она будет.

Живою.

Духмяною почти.

И мнится, знаю, кто тот платочек наставнику шил.

— Вам это пойдет на пользу. Возможно, что и мне… — она положила пяльцы и короб закрыла. — В любом случае, экзамены вы сдадите. И не так, как зимние, а… вы покажете всем, чего стоите.

— И с чего бы вам…

Я язык прикусила.

Нет, не верю в этакую доброту на пустом-то месте. Небось, сама сказала, что не по нраву я ей. Так бы и погнала б, когда б могла… а ведь может. Но почему тогда…

— Рада, что вы все верно поняли. Видите ли, Зослава… — она тронула губы, стирая усмешку. — Так уж вышло, что моя семья — это Архип и Фрол. Когда-то мы были очень дружны… потом… не важно. Но я не хочу потерять их. И полагаю, в свете последних событий, вам это нежелание понятно. Спрашивать их бесполезно, не скажут. Мужчины порой бывают алогично упрямы.

— Поэтому спрашивать станете с меня?

— Именно, Зослава… именно…

Ох, матушка моя покойная… и чего ответить-то?

Отказать?

Тогда Люциана Береславовна меня точно со свету сживет. А согласиться? Как могу я… не мои то тайны…

— Не спешите придумывать себе ужасы, — она слегка поморщилась, будто бы неприятственно ей было со мною беседу беседовать. — Я не собираюсь лезть в ваши личные дела. Или раскапывать чужие секреты. Вы мне просто расскажете о том, что не является тайной. Скажем, о ночном приключении.