Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун. Страница 49
Потом снова стал жевать.
Я вижу: Квинтилий Вар ранен. Смертельная бледность покрывает его лицо. Главный легионный хирург перебинтовывает бедро пропретора, рядом — его помощник, тоже хирург, накладывает повязку на оцарапанное веткой лицо префекта лагеря Цейония.
Похоже, в этот раз война коснулась и тех, кто на самом верху.
— Нам нужно решить, что делать дальше, — говорю я.
Цейоний улыбается. Жаль, что ветка не выцарапала его бородавку. Без нее лицо префекта было бы чуть менее омерзительным.
— Послушаем этого, несомненно, очень опытного воина! — говорит он.
Я кладу ладонь на рукоять гладия. Один удар — и участь бородавки будет решена безвозвратно.
Улыбка Цейония тускнеет.
Вар поворачивается ко мне:
— Что же ты молчишь, Гай Деметрий Целест?
Резкость Вара объяснима. У него руки трясутся так, что даже лицо подергивается.
— Что с обозом? — говорю я.
— Обоза больше нет. Девятнадцатый легион почти полностью уничтожен, легат. Его орел потерян.
— Но…
— Германцы его захватили.
Потеря орла — наивысший позор для легиона. Это означает, что легиона больше не будет. Никогда. Значит, уцелевшие солдаты Девятнадцатого уже могут считать себя мертвецами. В лучшем случае их вольют в другие легионы.
— Гай, — говорит Квинтилий Вар, — я принял решение. Оно мое и только мое. Я не могу предстать перед Августом с вестью о позорном поражении… я не вынесу…
— Что вы задумали, пропретор?
Молчание. Тяжелая густая тишина. Понятно.
Квинтилий Вар поднимает голову. Он сегодня небрит, черты лица заострились.
— Для настоящего римлянина может быть только один выход…
— Сражаться до конца? — говорю я с издевкой. — Понимаю, пропретор, и полностью вас поддерживаю.
— Деметрий Целест, хватит шуток, пожалуйста!
Я молчу.
Вар подразумевает, что в его случае броситься на меч — путь, достойный настоящего римлянина.
— Вы собираетесь покончить с жизнью? Отличный способ вдохновить свои войска, пропретор! Даже странно, что Юлий Цезарь и Сципион Африканский так редко им пользовались…
— Нет! — кричит он. — Нет! Что ж вы… вы не понимаете, легат! Гай!
О, теперь ему внезапно понадобилось мое понимание.
Смешно.
Я поворачиваюсь и иду. Прочь отсюда. Подальше от яда поражения и отчаяния.
Его солдаты сражаются из последних сил, а он собирается покончить с собой.
Нет, не с собой.
Со всеми нами.
Что ж, выпустить себе кишки — лучший способ вселить в своих солдат веру в победу.
Нумоний выходит из палатки вслед за мной.
— Гай, послушай…
Я резко поворачиваюсь. Легат Восемнадцатого поднимает брови.
— Я отдам вам всю мою конницу, легат Вала, — говорю я. — Мне нечем будет прикрывать свои фланги, но я сделаю это.
Нам нужно время. Нам нужно заставить германцев принять генеральное сражение.
Свести вместе остатки легионной конницы, прибавить к ним всех, кто способен сидеть на лошади — Нумоний мыслит правильно. Нам нужна мобильная группа, чтобы прикрывать нас с флангов, уничтожать легкую пехоту германцев, этих голозадых ублюдков, бегающих налегке и бросающих копья нам на головы.
— Я отдам всех, — говорю я.
Нумоний кивает:
— Легат.
Мы усаживаем на лошадей всех, кто хоть как‑нибудь может ездить верхом.
Будь у нас ученая обезьяна, мы бы и ее посадили на коня.
Конница разворачивается в линию. Наш шанс выжить.
Нумоний кивает мне. Он сидит в седле, держа в руках шлем с высоким гребнем из конского волоса. Наши легионы — изначально морские. Поэтому туники, раскраска щитов, гребни — все это цвета морской глубины.
Синие.
— Удачи, Нумоний. Вытащите нас из задницы, я очень прошу.
В первый момент всадники решили, что новый начальник конницы знает, что делает. Во второй — что это хорошо. Они врезались в конный отряд ангривариев и рассеяли германцев. Часть перебили на месте, еще часть — пока те бежали. Паршивые у гемов кони. Мелкие, как собаки. Словно германцы оседлали собак. Ха — ха. Марк почувствовал, что не готов сейчас смеяться, но все равно смеется.
— Командир, ты чего?
— Ничего. Весело.
Мир вокруг начал кружиться.
Суки, сказал кто‑то рядом. Потом закричал. Конная масса врезалась в ряды германцев. Вот они стоят, клином, слитной массой, закрывшись щитами — один род. Мужчины. И женщины. Женщины?!
Спата опускается, разрубает тело… германка падает. Белые волосы захлестывают лицо. Копыто жеребца ударяет рядом, летят брызги грязи…
Вперед, вперед, вперед.
Марк внезапно проснулся. Ветка хлестнула его лицу, он не успел уклониться. Твердый сучок задел и расцарапал лоб.
Марк выпрямился в седле. Обхватил коленями бока жеребца — плотнее, еще плотнее. От бешеной скачки под шкурой Сомика ходили мышцы. С конских губ срывалась пена.
Твою варварскую мать, колени уже сводит.
— Вперед!
Нумоний Вала, легат Восемнадцатого легиона, а ныне — префект конницы, хмуро улыбается.
Бессонная ночь. Убийства, разгром, трупы. И вопли варваров — насмешливые. Время беды, время отчаяния.
А сейчас светло, он снова контролирует ситуацию, и мы видим гемов, и у него под командованием мобильная и мощная сводная когорта. Около восьмисот всадников — уже неплохо. Они отличные солдаты, он — отличный командир.
Казалось бы, что еще нужно?
Легионы огрызаются, ползут, как раненый удав, втягиваются по узкой дороге. А здесь оперативный простор, здесь конница может показать себя. Легионы сейчас похожи на огромную змею с разорванным брюхом. Смерть рядом.
Всадники смотрят на него. Все те, кто уцелел в бойне последних двух дней. В их глазах — преданность.
Трудно быть надеждой? Да, Нумоний?!
Трудно. Нумоний Вала чувствует, как тяжелый плащ, подшитый свинцовыми грузами, лежит на его плечах, клонит к земле.
Конница смогла дать израненной колонне легионов передышку. Всадники рядом — деловитые, бодрые. Как мало нужно солдату, оказывается. Только знать, что ты небесполезен. Почувствовать себя тем, кто что‑то может в этой зияющей беспомощности…
«Вар — идиот», вот что говорят эквиты. «Сразу надо было Нумонию командовать. Но он честный солдат. Поэтому не преступил приказ».
Нумоний снимает шлем, касается старого шрама на голове. От потертостей на висках и на затылке остались твердые, грубые места. Он чувствует их кончиками пальцев. Сколько лет я воюю? Уже больше двадцати?
Нумоний Вала, честный солдат.
«Я пережил три военных кампании. Но четвертой, похоже, мне не пережить».
Он смотрит вперед, на вересковые пустоши, простирающиеся до змеи легиона. Легионеры бредут. Бесконечная, без начала и конца, серая колонна. Передышка, которую он вырвал для них, оплачена кровью эквитов.
Но всадники — он чувствует это усталой спиной, ему даже не нужно оборачиваться — гордятся собой и им, Нумонием. Война — это чудовищное ощущение собственной беспомощности. Почти всегда. И те минуты, когда ты понимаешь, что можешь что‑то изменить, стоят дороже любой награды. Всадники теперь чувствуют себя сильней, чем сто титанов.
Нумоний прикрывает глаза, чтобы не видеть колыхание вереска перед собой. Легата подташнивает.
Всадники. Мои всадники.
Только они не знают, что это всего лишь временный успех. Нумоний желчно усмехается. Просто гемы отошли и могут отдохнуть. Чтобы затем снова навалиться на легионы со всех сторон, со свежими силами.
Стоит местности чуть изменить рельеф, и его конница окажется бесполезна.
Здесь, где есть вересковые пустоши, мы можем что‑то сделать. Когда вереск закончится…
Тогда конец.
Озноб пробегает по затылку.
Нумоний Вала гладит кончиками пальцев гладкий нарост шрама на голове. Он получил этот шрам в богами забытом месте, в схватке с сарматами. Теперь и сарматы служат Августу. Знали ли они тогда, что рубят будущего своего союзника? Отметина до сих пор болит по ночам и ноет в сырую погоду. Словно кончик сарматского клинка застрял в кости черепа и — острый, холодный, как лед — задевает в такие минуты мозг.