Мастер дороги - Аренев Владимир. Страница 2

– Я… одежду там повесил сушиться, на заборчике. – Он неопределенно махнул рукой, потом зябко повел плечами. – Ничего, что я… на заборчике?..

– Все правильно, – кивнул я. – Ну-ка, поглядим, какой ты мастер за столом? Нагулял небось аппетит!

С этими словами я поставил перед ним дымящийся горшок с кашей и налил в миску бульона, положил большую деревянную ложку. Сам сел напротив, глядел, как он ест, и ждал.

Кушал гость долго – сначала торопливо, потом – со смаком, выуживая из миски самые крупные куски мяса; несколько раз просил добавки – я накладывал еще. Наконец он облизал и отложил в сторону ложку, расслабленно откинулся на лавке, закрыл глаза. И заснул. Я кивнул: тоже правильно. Нет ничего лучше после долгих и страшных переживаний, чем поспать. А я тем временем приберу в доме, посуду вымою, бельишко его – просохнет – подлатаю. Это ведь он думает, что пути конец, а на самом-то деле…

Пришел вечер, принес с собой прохладный воздух и пение сверчков, в саду сразу стало уютно и спокойно. Я сидел на скамеечке у заборчика и штопал одежду путника. Забор у меня в саду чудной: вроде бы и не высокий, а попробуй заглянуть на ту сторону – ничего не увидишь. Однажды я специально приволок из дома стол, поставил рядом, залез на него. А по ту сторону обнаружил лишь обрыв – глубокий, до краев наполненный туманом, словно небесным молоком. В другой раз там оказался лес. Ну и еще много всякого там бывает, за заборчиком, только смотреть на то мне теперь без надобности – поумнел. К чему душу бередить?

– Добрый вечер, хозяин, – сказал за моей спиной гость. – Хорошо здесь у тебя. Так бы жить и жить вечно, никуда бы отсюда не уходил. Оставишь меня?

Я горько усмехнулся, да было темно уже, он не разглядел. Всегда они так: «хорошо бы здесь жить вечно». А к утру все меняется.

– Оставлю, – сказал я. – Почему не оставить? Да ты присаживайся, бери-ка во-он там стульчик, садись, рассказывай, кто таков, откуда путь держишь. Если, конечно, хочешь. А не хочешь – не рассказывай.

Он пошел за стульчиком, а покуда шел, все думал – это было по его спине видно, что думает, – рассказывать или нет. Решил рассказать.

И правильно решил. Бывают такие, что замыкаются, отводят взгляд, вздрагивают от моего голоса. Им тяжело душу очищать, слишком весь сор прикипел, прирос, дернешь где неосторожно – с кровью начнет отходить. А когда с кровью – больно, не все выдерживают. Так и уходят: словно с тяжелой ношей, согнувшись в три погибели, тоскливо глядя прямо перед собой. Жаль их, но ничего не поделаешь.

– Я, отец, сам не знаю, откуда иду и куда пришел, – признался гость, усаживаясь рядом со мной. – Понимаешь, сначала я вроде бы умирал. Прихватило сердце, положили меня в больницу, все ходят вокруг улыбчивые… но глаза-то не заставишь улыбаться. Вот по глазам я и понял, что всё, отжил свое на этом свете. И вдруг – просыпаюсь в пустыне, вокруг души живой нету, только песок этот чертов… везде песок. Даже скорпионов, даже змей нету – один песок и больше ничего. Я решил было, что брежу или того хуже – помер, но только через день жажда и голод убедили меня в обратном. А вокруг – никогошеньки. Так и шел по пескам, пока на твою избушку не наткнулся.

– Это, – сказал я ему, пыхая трубочкой, – я и сам знаю, а о чем не знаю, о том догадываюсь. Ты мне не про то расскажи.

– А про что? – спросил он немного испуганно.

– Про жизнь свою, – невозмутимо ответил я. – Про себя. Кто ты такой?

Он вздохнул – тяжело, обреченно – и стал говорить. Ох, и наговорил же он: на ночь такое лучше не слушать. Но я уже привык, поэтому слушал. И не как-нибудь там, вполуха, а серьезно, вдумчиво, запоминая каждое слово. Словно он мне все это передавал, опись своей жизни делал, а я ее, эту опись, принимал и сверял – всё ли так, всё ли на месте.

К утру он закончил.

– Ну, – сказал я ему, – так как, останешься у меня?

Лицемерие, конечно, с моей стороны. После такой исповеди того, кому исповедовался, видеть хочется меньше всего. Благодарен ему по доску гробовую, а все равно видеть не можешь. Так и он. Так и все до него. Так и все после.

– Нет, – сказал он, опуская глаза. – Отсюда есть дорога… куда-нибудь?

– Есть, – ответил я. – Но только одна.

– Что? – гость непонимающе уставился на меня. – Как это одна?

– А вот так, одна. Сюда путей много, а отсюда – всего один.

– А… куда он ведет? – осторожно спросил он.

Я вздохнул. Вытряс из трубочки пепел, набил ее табачком, раскурил.

– Не знаю.

– Как это так? Неужели ты ни разу?..

– Почему же ни разу? Многажды пробовал. Но у меня ничего не получается. Всегда возвращаюсь к собственному крыльцу. А вот гости мои очень даже натурально уходят. Хочешь попробовать?

– Н-не… Да, – решительно произнес он. – Хочу. Я ведь… уже мертв, правда?

Я пожал плечами:

– Чушь. Разве мертвые способны есть или пить? А беседовать со мной? Вот видишь. Собирайся. Я дам тебе в дорогу яблок и винограда.

Пока гость одевался, я сходил в дом за корзиной с фруктами, вручил ему и повел в глубь сада, мимо озерца, где гость вчера купался.

В самом дальнем углу, в заборе, есть калитка – маленькая, скрипучая, словно вредная старушонка, которая на самом деле лишь делает вид, что она вредная. Щеколда все время заедает, но у меня никак не хватает времени, чтобы ее подправить. Я немного повозился с нею, наконец отпер и отошел в сторону.

Гость робко посмотрел на меня, прижимая к груди корзину с фруктами. По верхней виноградине ползла божья коровка. Взобравшись на самый верх сочной горки, она резко раскинула в стороны красно-черные надкрылья, озорно зажужжала и, взлетев, ткнулась в лоб гостя. Потом разобралась что к чему, побродила немного по облупленной, выгоревшей коже путника, еще раз взлетела и исчезла в зеленых облаках листвы. Мы оба улыбнулись ей вслед, хотя каждый думал в этот момент о своем.

– Спасибо, – сказал путник. – Я только сейчас догадался. Ты ведь с самого начала знал, что я уйду. И специально разговаривал со мной. Готовил меня к… этому. С-скажи, ты не знаешь, что там?

– Думаю, ничего страшного, – чистосердечно ответил я. – Просто дорога.

– Да, – задумчиво сказал путник. – Просто дорога. Просто еще одна дорога. Сколько их было? И сколько еще будет? Просто еще одна дорога.

Он поставил корзинку на землю и обнял меня:

– Спасибо.

Помолчал, потом тихо сказал еще раз:

– Спасибо!

Гость наклонился за корзинкой, когда внезапная мысль пришла ему в голову:

– Ты… ты забираешь все, что мы приносим с собой… в душах. Это, наверное, очень тяжело.

– Наверное, – сказал я. – Но я уже привык. Ступай.

– Да, – согласился он. – Пора.

Путник сделал шаг к калитке, потом обернулся:

– Знаешь, когда-нибудь и ты сможешь уйти отсюда. Обязательно. Иначе не бывает – не должно быть.

«То же самое ты говорил в прошлый раз, – подумал я. – И другие тоже говорят это. А потом приходят снова, и уходят снова, и снова говорят эти слова. И даже если все вы не правы… – мне достаточно этих ваших слов».

А вслух я только сказал «спасибо» и легонько подтолкнул его в спину.

Он улыбнулся мне и шагнул наружу.

Я постоял, слушая, как затихают его шаги. Потом запер калитку и отправился на крыльцо выкурить свою утреннюю трубочку. Заодно нужно было приготовить кашу и бульон, к обеду наверняка появятся новые путники.

Где-то вверху, в кронах деревьев, озорно жужжа, летела божья коровка; устала, шлепнулась мне на плечо. И мы вместе пошли на крыльцо ждать гостей.

В конце концов это когда-нибудь должно было случиться.

В коридоре института меня отловил студент и признался, что читал мои рассказы. «Еще в школе».

Вообще-то я нарочно никому из студентов не рассказывал, что пишу, – и псевдоним в этом только помогал. У них был преподаватель литературы Владимир Пузий, и кто там знал, что он же иногда публикует книжки как Владимир Аренев. Но первые рассказы – да, действительно выходили еще под моим настоящим именем. Да главное и не это. «В школе»? Парень совсем не был похож на вундеркинда, который научился читать в шесть месяцев.