Год дракона (СИ) - "Civettina". Страница 20

Вовка не уходил: я ощущал его присутствие, и это тяготило меня. Я знал, что он способен просидеть рядом всю ночь, а я больше всего сейчас хотел побыть в покое, наедине с собой. Но не мог сказать это брату: речь все еще плохо давалась мне. Однако я зря переживал. Боль так опустошила меня, что я мгновенно уснул.

Той ночью и я увидел этот сон, который потом стал преследовать меня. Он не походил ни на одно сновидение, что были у меня ранее, потому что в нём сохранялось ощущение реальности происходящего. Я как будто снова и снова переживал какое-то событие.

Я видел незнакомых людей, похожих на каких-то ученых или врачей. Они смешивали всякие вещества, пропускали через полученные смеси электричество и облучали их рентгеном, исследовали с помощью разных приборов и записывали результаты в толстые тетради – словом, ничего ужасного они не делали, но всякий раз после таких снов я просыпался в холодном поту, с учащенным пульсом и долго не мог успокоиться. Я не понимал, что именно меня пугает в действиях ученых, и это непонимание тревожило меня.

Вот и наутро я проснулся от страха. Он исходил из сна, но я несколько минут перебирал в голове детали сновидения, пытаясь понять, в чем именно кроется опасность. И этот поиск ли, а может, особенность снов с каждой минутой терять очертания – успокоили меня. Я услышал птичий гоном за окном, увидел кусочек праздничной лазури зимнего неба – и в душе у меня установился тот мягкий, словно замшевый, мир, который заставляет людей блаженно улыбаться своим мыслям.

Правда, в следующую минуту эта улыбка сошла с моего лица, потому что кроме умиротворения я ощутил внутри еще кое-что – нечто такое, что заставило меня резко сесть. Я с ужасом прислушивался к себе и с каждой секундой все отчетливей понимал: меня наполняла вера.

Да, еще вчера вечером я ложился спать напуганным скептиком, которого ужасало то, что творилось вокруг, а проснулся я в полной уверенности, что сказки про драконов – никакой не вымысел, а самая обыденная реальность. Весь ужас ситуации был в том, что к этой вере я пришел не сам. Не веские доводы склонили меня на сторону Вовки и не летающие золотые украшения. Моя вера просто проросла внутри меня, захватив власть. А разум – этот холодный островок реализма и логики – он просто сдался. Последний оплот здравого смысла не пал под натиском врага, не превратился в руины и пепелище – он просто открыл центральные ворота и пустил врага. И это была не сделка, в ходе которой проигравшая сторона обычно меняет трофеи на жизни своих солдат. Это был какой-то совершенно глупый поступок, не оправданный ни страхом смерти, ни фактом многочисленных потерь. И как бы я ни пытался воскресить утраченный стержень, у меня не получалось. Мой рассудок был холоден, потому что был мертвым. Мое Я, мое эго предало меня, обменяв жесткое, но все же дающее шанс на победу противостояние на елейный мир.

Это так потрясло меня, что я заплакал от обиды, хотя не делал этого уже несколько лет.

========== Голубая Смерть ==========

Дверь открыл опрятно одетый пожилой мужчина с аккуратной чеховской бородкой, в идеально выглаженной рубашке и легких домашних брюках. Казалось, он сошел с экрана кинолент тридцатых годов, рассказывающих о советской интеллигенции. Семенов вздохнул: что-то сегодня ему везде мерещатся советские фильмы.

– Здравствуйте, Павел Антонович, – он улыбнулся мужчине. – Гостей принимаете?

– В моем возрасте, Мишенька, чаще лекарства приходится принимать, чем гостей, – улыбнулся в ответ Павел Антонович и впустил следователя. – Старики мало кого интересуют, поэтому любое внимание для нас – на все золота.

На самом деле старичок лукавил: уж к нему-то народная тропа не зарастала и ему грех было жаловаться на недостаток внимания.

Павел Антонович Измайловский был известной личностью не только в столице, но и далеко за пределами МКАДа. Всю жизнь он проработал на Московском ювелирном заводе, пройдя путь от простого мастера до главного инженера. Сейчас он вышел на пенсию, но не канул в реку забвения, как сам выражался. Павел Измайловский до сих пор являлся ведущим экспертом в области ювелирных украшений. К его услугам прибегали как частные коллекционеры, так и музеи, и даже суды. Если нужно было выявить подлинность того или иного украшения или доказать обратное, то лучше Измайловского никто бы не смог этого сделать. При этом Павел Антонович имел небольшой, но постоянный приработок: ремонтировал украшения, подгонял под размер обручальные кольца, доставшиеся кому-то по наследству, оценивал драгоценные камни.

Капитану Михаилу Семенову Павел Антонович приходился бывшим соседом по даче. Бывшим – потому, что бабушка Семенова, владевшая их участком, умерла почти десять лет назад, и родители продали дом. Измайловский, насколько Михаил знал, схоронив жену, тоже перестал появляться на своей даче, оставив ее дочери. И несмотря на то, что вот уже как целое десятилетие Семенов и Измайловский не являлись соседями, они до сих пор хранили теплую дружбу, проистекавшую из доброго соседства.

Павел Антонович пригласил гостя на кухню – знак особого расположения. Нежеланных гостей старый ювелир принимал в гостиной и практически никогда не угощал – ни чаем, ни чем покрепче. Визитеров по деловым вопросам он приглашал в мастерскую, собственно, для того она и служила. Но если же Измайловский вел гостя на кухню, то таким приглашением надо было дорожить. Семенов давно знал о гостевой градации старика и, всякий раз, когда Павел Антонович приглашал его на кухню выпить чаю, с облегчением выдыхал. Почему-то потерять доверие старика капитан особенно сильно боялся. И вовсе не потому, что время от времени Измайловский, его знания и опыт были полезны следствию. Семенов дорожил самой дружбой, словно она помогала удерживать в его памяти прошлое.

Павел Антонович поставил чайник – не современный электрический, а старомодный, со свистком, достал печенье и вазочку с вареньем, изготовленным уже снохой, а не женой. Семенов протянул ему пакет с сухофруктами, к которым старик в последнее время пристрастился.

– Что за дело у тебя, Миша? – поинтересовался Измайловский, присаживаясь на табурет.

Пока вскипает чайник, можно поговорить и о цели визита.

– Дело, как всегда, запутанное, Павел Антонович, – крякнув в кулак, начал Семенов. – Вы не знаете, кто в городе сейчас занимается скупкой краденого?

Большой опыт Измайловского и не менее обширные связи делали его хранителем самой разнообразной информации. В том числе и о происходящем в криминальных кругах. Многие ювелиры единоразово или на постоянной основе оказывали услуги преступникам разного пошиба: помогали сбывать краденое, переплавляли украшения, заменяли в них камни и прочее.

Измайловский положил одну руку на стол и, постукивая пальцами, задумался. Семенов терпеливо ждал, понимая, что ювелиру требуется какое-то время, чтобы систематизировать и проанализировать имеющуюся информацию. Через минуту Павел Антонович подал голос:

– Пошли слухи, что Вартанян снова в деле, хотя он месяц как инфаркт перенес. Зачем ему такие треволнения?

Семенов пожал плечами. Павел Антонович любил, когда во время его речи собеседник невербально участвует в разговоре, например, поддакивает или кивает, или каким-то другим способом выражает свои чувства и мысли.

– А вот Косуха, наоборот, залег на дно, – продолжал Измайловский. – Затаился. Не слышно и не видно его. Не к добру это.

Семенов кивнул и нахмурился.

– В принципе на манеже все те же: Дурманов, Тройский, Пахченко, Москвин, Габидуллин…

У Семенова было такое лицо, что Измайловский умолк, не назвав еще несколько фамилий, и спросил:

– Но ты ведь не это хочешь услышать, верно? Что тебя на самом деле интересует, Миша? Какой-то особый случай?

Семенов ответил с той же неспешностью и рассудительностью, с которой говорил его собеседник:

– Не то чтобы особый… Я полагаю, что украденная вещица… В общем, это дело рук дилетанта. Или даже случайная кража, не спланированная. Полагаю, он поддался импульсу и теперь понимает, что украденное надо сбыть, но не знает как.