Черви - Фленаган Роберт. Страница 75

А может быть, расскажи он тогда все лейтенанту и дойди это до взвода, среди солдат нашелся бы кто-нибудь, кто поддержал бы его? Хотя бы один или два человека, больше не надо. Так нет же, побоялся. Первым давал показания, струсил, наврал, а потом уж и все пошли за ним следом. Как машины по колее. Только повторяли то, что он сказал. Вон какую роль ему отвели сержанты — одурачить лейтенанта, замазать ему глаза. А все только для того, чтобы выгородить этого подонка Магвайра. Оставить его у власти, чтобы он и впредь мог издеваться над солдатами, тиранить их. Прямо диво дивное, как все идет точно по плану Магвайра.

Перед его глазами одно за другим возникали лица солдат взвода. Адамчик, пожалуй, поддержал бы. Конечно, если кто-то другой начал бы. Но все же на него надеяться можно. А больше, пожалуй, и не на кого. Вот ведь какие дела. Ну, в самом крайнем случае, может быть, Хорек, да еще Брешерс, тощий парень из Техаса. Но тут шансы призрачные — пятьдесят на пятьдесят, не больше. Им обоим все время достается от Магвайра. И достается здорово, так что, может быть, чувство мести и пересилило бы страх. Если бы они поддержали, это было бы уже что-то. Как снежный ком с горы покатился бы. А там, глядишь, и другие примкнули бы. Правда, многих солдат во взводе он знал очень плохо. Почти все они жили сами по себе, друг с другом не откровенничали. И не только потому, что не хотели или не чувствовали в этом потребности. Так требовала система. Она установила такой порядок — поменьше знать друг друга, поменьше общаться или дружить. Каждый должен думать только о себе, мучиться своими тревогами, заботиться о том, как самому выжить в этой передряге, устоять на ногах и не дать другому перебежать дорогу. Начальство такую политику ведет тонко. Да только ее все время чувствуешь. Она проявляется в том, что тебя все время заставляют стараться обскакать другого, что твой успех обязательно должен быть результатом чьей-то неудачи.

Размышляя о том, кого же он все-таки знает достаточно, чтобы на него положиться, Уэйт одновременно остро ощущал охватывающие его сомнения. Он совершенно не был уверен в успехе, в том, что сможет осуществить свои намерения, решиться сделать первый шаг. Ему был противен лейтенант, но мысль о том, чтобы пойти к этому человеку, казалась во сто крат противнее. И хотя он все время убеждал себя в обратном, в мозгу прочно сидела мысль, что это будет предательством и трусостью. Тем более что он, пожалуй, действительно трус. Недаром же в душе все время прятался страх. Ему хотелось только одного — уйти подальше, скрыться от следователя и всех его расспросов, даже от себя самого. Как же он может просить других о поддержке, когда сам почти точно знает, что вся его сиюминутная решимость продержится от силы до подъема. И после этого он еще осмеливается подбивать других. Подбивать их, когда сам не знает, черт бы его побрал, чего хочет.

За завтраком он почти ничего не ел. Сидел, молча уставившись в тарелку. Соседи шепотом рассказывали что-то о лейтенанте, кляли его на все лады, ругались, что из-за этого чертового допроса, будь он неладен, опять целый день полетит псу под хвост. Тем не менее это не мешало им усиленно работать ложками и вилками, отправляя в рот яичницу и жареную картошку. Видя, что Уэйт сидит с полной тарелкой, Адамчик поинтересовался, не отдаст ли он ему картошку, и, получив согласие, быстро расправился с ней. Яичница и поджаренный хлеб достались Карлтону и Муру. Уэйт выпил только кофе и тут же вылез из-за стола. Выйдя из столовой, он первым стал на плацу перед зданием, на то место, что было отведено их взводу. Солнце уже припекало, но он стоял, как положено, по стойке «смирно» — крохотная одинокая фигурка на огромном асфальтовом квадрате плаца.

Чуть меньше недели спустя он вместе с другими пройдет по этому плацу в выпускном строю. Поганый червяк, сопливый мальчишка превратится в мужчину, морского пехотинца. Пройдет и станет свободным. Растает в дымке прошлого все, что угнетало его эти недели, — Магвайр, Пэррис-Айленд и вся эта жизнь. Ему вдруг стало даже весело — подумать только, что через пару дней все они — этот трус Адамчик, бандюга Филиппоне, остальные парни, даже он сам — будут официально объявлены настоящими бойцами. Даже медаль дадут в подтверждение. Уэйт засмеялся вслух, но тут же спохватился — Мидберри наверняка шпионит из окна.

Так как же все-таки поступить? Если он вдруг надумает дать правдивые показания, все они наверняка решат, что он струсил. Но это же вовсе не так. Не он, а они — трусы. Попрятались каждый внутри своей скорлупы от страха и нос высунуть боятся. Ни один ведь его не поддержит. Песенка его будет спета — всемогущий корпус даст ему мощный пинок под зад, выбросит вон, как дерьмо в консервной банке. За официальной формулировкой, разумеется, дело не станет — не пригоден к службе, слаб физически, умственно не соответствует стандарту, установленному для морских пехотинцев. А может, и не вышвырнут, а начнут переводить из взвода во взвод, и каждый взводный сержант почтет своим долгом мордовать и драть его в отместку за беднягу Магвайра, мотать ему кишки на барабан, пока он не дойдет до ручки и не даст деру. Да, если никто не поддержит, ему наверняка конец. Кому какое дело, чего он добивался? Болтай, что хочешь, коль ты уже никому не нужен, когда в глазах всех ты слабак, бездарь, ноль без палочки. Кому ты докажешь, что хотел стать героем? Кому? У героя ведь на груди медали. А что у тебя? Мразь ты, вот кто, а не герой!

Постепенно из столовой стали выбегать солдаты. Они быстро спускались по ступенькам, бежали на плац, становились в строй. Вот появился сутулый Адамчик, ковыряющий на ходу в зубах. Он как-то странно двигался — слегка присев и опустив плечи. «Ну, конечно же, — сообразил Уэйт, — этот придурок решил копировать Джона Уэйна». Ему снова, второй раз за это утро, захотелось рассмеяться. Плевать, шпионит Мидберри или нет. Он ведь все равно знает, кто чего стоит. И про Адамчика знает, чего бы тот на себя ни напускал. Тем более что Адамчик в этом отношении вовсе не одинок, Другие тоже воображают о себе невесть что. А цена-то им всем давно известна, и сержанты ее отлично знают. Сержанты все знают, это уж точно. И вовсе не важно, что там говорят в верхах, что решает командующий или что воображают всякие там пижоны на гражданке. Сержанты все знают правду и из первых рук. На то они и сержанты.

Как только Мидберри, вызвав очередного солдата на допрос, вышел из кубрика, Уэйт проскользнул в предбанник…

— Сэр, — он был совершенно спокоен, — рядовой Уэйт просит разрешения обратиться к лейтенанту!

— В чем дело, рядовой? — Офицер лишь слегка повернул голову, давая тем самым понять, что с рядовым Уэйтом его разговор давно уже окончен.

Солдат взглянул на допрашиваемого, который сидел на стуле, потом на лейтенанта. Лейтенанту явно было некогда. Он приказал побыстрее докладывать и убираться.

— Сэр, рядовой Уэйт просит разрешения поговорить с лейтенантом наедине.

Офицер приказал сидевшему солдату выйти в коридор. Когда за ним закрылась дверь, Уэйт без запинки заявил, что хочет изменить свои показания в отношении инцидента с рядовым Купером.

Лейтенант от неожиданности даже как-то странно дернул головой.

— А ведь я знал, что ты придешь, — сказал он, усаживая Уэйта на стул. — Был уверен, что хоть у кого-нибудь во взводе хватит здравого смысла сказать правду. — Он был явно доволен собой, даже улыбался от удовольствия. — И не волнуйся, рядовой, я уверен, что теперь и другие расколются. Надо только кому-то начать. Чтобы лед тронулся. Ну, так что же там произошло с этим Купером? Да и с другими тоже — Клейном и этим еще… как там его?..

Лейтенант прямо сиял от удовольствия. Расхаживая по комнате, он чуть ли не пританцовывал.

— Дитар, сэр.

— Да, да. Тот, что ноги ободрал о бетонный пол.

— Так точно, сэр.

— Так как же это получилось?