Турнир - Юрин Денис Юрьевич. Страница 12

А в мирное время солдаты крепостной службы частенько подменяли не столь уж и многочисленных в небольших городках степенных служителей правопорядка и хранителей спокойствия горожан. Они патрулировали улочки, иногда несли вахту на площадях, рынках и в иных местах скопления разношерстного люда, но, главное, охраняли, как самую важную крепость, городскую тюрьму; место, куда злодеи всех мастей не стремились попасть, но зато откуда то и дело пытались выбраться. В общем, мудрый правитель Мелингдорма не зря платил королевской казне лишние подати. Его владения находились под надежной защитой отменно обученных солдат, а воры, разбойники, скитающиеся по лесам мародеры-дезертиры и прочий нечистый на руку сброд промышлял в основном за пределами высоких крепостных стен. Если же злодеи за какой-то надобностью тайком и пробирались в город, то не озорничали и вели себя тихо.

Граф ванг Дюар и назначаемый им глава городского совета заботились не только о безопасности горожан, но и о многом, до чего иным правителям герканских земель просто не было дела. Проживавший на землях его сиятельства и под его защитой люд не болел (по крайней мере, мор, выкашивающий целые города, обходил Мелингдорм стороной), не голодал, да и чувствовал себя куда свободней, нежели граждане иных городов.

Узенькие улочки города и его довольно просторные площади поражали своей чистотой, а опрятные с виду, примыкающие вплотную друг к дружке дома радовали глаз как приученных к порядку горожан, так и заезжих гостей, привыкших к совершенно иным картинам быта маленьких, захолустных поселений. Мелингдорм был красив днем, но полностью его неповторимое очарование открывалось ночью, когда на опустевших улочках зажигались фонари, над головою ярко сверкало звездами черное-пречерное небо и с задворок домов, где находились не перекошенные развалюхи-сараи и не выгребные ямы, а были разбиты маленькие, ухоженные садики, слышалось тихое, убаюкивающее пение сверчков и ночных птиц. Лишь изредка эта идиллия спящего безмятежным сном города перебивалась отрывистым собачьим лаем, свистом патрульных и прочими тревожными звуками, так часто нарушавшими ночной покой иных герканских городов.

«Нет, все же я не зря именно этот городок выбрал. В нем есть все, что я искал; все, к чему стремился! Он как зеркало, как огромное зеркало, отражающее, к счастью, не мою гнусную рожу, а мое настроение. Так сказать, отображает состояние души, если, конечно, таковая у меня вообще имеется», – размышлял Дитрих Гангрубер, несмотря на поздний час, неспешным, прогулочным шагом идя по узенькой улочке в сторону безымянной площади на юго-востоке города; туда, где находилось увеселительное заведение с сомнительной репутацией – «Рев Вепря».

Грязнулю-разбойника было теперь не узнать, да и вряд ли кому-либо из прохожих (если, конечно, таковые встретились бы на ночной улочке) пришло бы в голову, что скромно, но опрятно одетый молодой дворянин, идущий им навстречу, провел последние дни не на службе при графском дворе и не в тепле да уюте собственного поместья, а в грязи и сырости лесных чащ. Никто из горожан не осмелился бы и предположить, что припозднившийся мужчина благородных кровей (судя по выправке, строгому взгляду и практичности платья, офицер) обычно ночевал у костра, иногда прямо на сырой земле; питался порой тем, на что уважаемому горожанину и смотреть-то противно, и занимался преступным промыслом, совсем не соответствующим его пусть и не знатному, но благородному происхождению; вершил дела, за которые в Геркании четвертуют без долгого суда и всякого следствия.

Поношенную, засаленную и кое-как заштопанную во многих местах кожанку с нашитыми поверх стальными пластинами сменил черный кафтан простенького покроя, в каких обычно ходят обедневшие дворяне, состоящие на службе у вельмож, а изредка надевают и зазнавшиеся служители городской управы. Вместо стоптанных сапог отважившийся посетить город разбойник щеголял в новеньких, начищенных до блеска ботфортах. Третьего дня он позаимствовал их из сундука сговорчивого вельможи, чрезмерно самонадеянного и беспечного, поскольку не позаботился о должном эскорте для защиты своей путешествующей особы, но зато достаточно прозорливого, чтобы понять, кому стоит сопротивляться, а кому нет. Меч и кинжал остались прежними. Дитрих привык к своему оружию, да и не любил парадных мечей, хоть и выглядящих красиво и внушительно, но неприспособленных для серьезной схватки. Шляпу Гангрубер никогда не носил, поэтому его грязные, сальные волосы, которые у разбойника не было ни времени, ни возможности как следует вымыть, скрывал надвинутый на лоб капюшон – весьма ценное дополнение к еще относительно новенькому, прилично выглядевшему черному плащу. Одним словом, разбойник довольно удачно преобразил свою внешность, стараясь избежать даже тени подозрения, что он проводил куда больше времени среди зверей на лоне дикой природы, нежели в обществе себе подобных.

«У нас с Мелингдормом как будто одна душа на двоих, – продолжал размышлять время от времени незаметно оглядывавшийся лесной злодей, едва сдерживающийся, чтобы не перейти на бег. Хоть на тихой улочке никого и не было, но в любой миг из ближайшей подворотни могла появиться стража. Вид бегущего человека всегда вызывает тревогу и вопросы, которых Дитриху как раз крайне хотелось избежать. – Когда мне грустно, я могу найти много тихих местечек на его улочках и в его скверах. Там мне никто никогда не мешал предаваться в одиночестве меланхоличной печали. Когда же душа жаждет веселья, я тоже знаю, куда пойти. Хочу покоя, город тут же дает мне его. Стремлюсь ли я к безумной круговерти событий и ищу на свое упругое седалище опасных приключений, это, без сомнений, убогое, но в то же время и ставшее моему сердцу дорогим захолустье готово предоставить богатый ассортимент возможностей: от шашней с красавицами всех сословий до поножовщины в кабаке. Вон, с недельку назад даже стариной тряхнул, с настоящим рыцарем дрался, а не с каким-нибудь забулдыгой! Как его там звали-то? Барон ванг Хердвиг, кажись… Стойко вельможа держался, да и удар у него отменно поставлен. Если бы дело не в темной подворотне было бы, а на крепостной стене иль в поле открытом, еще неизвестно, кто кого… Жаль, такие противники редко попадаются, в основном лишь рвань, пьяное, неотесанное быдло, что в мече видит дубину, но только востро заточенную, чтобы ею, значица, не только вражину по башке оглушить можно было б иль в пузо ткнуть, но и рыбу на закусь порубать!»

Размышления – не только приятное занятие, поскольку позволяют скрасить путь, но и весьма полезное: они заставляют время бежать быстрее. Дитрих еще долго мог бы беседовать сам с собой и увлеченно находить все новые и новые достоинства маленького герканского городка, в окрестностях которого совершенно случайно обосновался несколько лет назад, но улочка закончилась, и он неожиданно оказался в конечной точке своей поздней, уже даже не полуночной прогулки, а именно: на юго-восточной площади города, в каких-то тридцати-сорока шагах перед красивым, хоть и немного мрачноватым фасадом ресторации с грозным названием.

Гангрубера всегда поражала неразумная расточительность мелингдормских властей, чрезмерно увлекавшихся понятной, наверное, только им показухой и совершенно не заботившихся о сохранности и бережном расходовании собранных с горожан средств. Несмотря на поздний час, на площади было светло, как днем, из-за яркого света нескольких десятков фонарей, расположенных по периметру и вокруг фонтана, находящегося в самом ее центре. Для кого же и с какой целью явно помешавшийся городской глава приказывал устраивать каждую ночь такую, отнюдь не дешевую иллюминацию, было непонятно. По крайней мере, разум простого лесного разбойника постичь эту тайну не мог. Если для патрулей стражи, обходивших с завидной периодичностью саму площадь и несколько прилегавших к ней улочек, то овчинка не стоила выделки. Просто безумно сжигать столько ценного масла ради удобства десятка солдат, которые к тому же все равно ходили со своими факелами. Если для горожан, так ведь они по ночам спали, заперев двери и ставни домов на прочные засовы. Редкий человек в здравом уме и в трезвом состоянии осмелится покинуть дом после заката. Испокон веков ночная пора была враждебна честному труженику, далекому от заговоров, интриг, убийств, колдовства и прочих мерзких делишек, да вдобавок изрядно подуставшему за день. Обычно бодрствовали под светом луны лишь отпетые негодяи, готовые за звонкую монету вспороть чужой живот или тайком присвоить то, что плохо лежит. Ночь издавна принадлежала им; им и еще свирепым тварям различных размеров, видов и мастей, объединенных лишь одним – жаждой свежей человеческой плоти и крови.