Турнир - Юрин Денис Юрьевич. Страница 10

Неизвестно, какой глупец распускал такие нелепые байки, но солдаты мелингдормского гарнизона им все же верили и весьма неохотно заступали в ночной караул на проклятую башню. В основном этот пост в ночное время служил наказанием за серьезные дисциплинарные проступки. Отстоявшим в дурном месте положенный срок даровалось прощение строгого офицера; отказавшихся же нести караул ждал трибунал, разжалование и, как следствие, пожизненная каторга. В герканской армии блюлась железная дисциплина, и любое, даже самое малое нарушение приказа каралось с особой жестокостью.

Плотнее закутавшись в плащ, едва защищавший от стылого ветра, солдат снял перчатки и принялся растирать нос и щеки, которых из-за холода уже почти не чувствовал. Судьба не делает даров, она, как прозорливый ростовщик, сначала отпускает товар в долг, а затем взимает двойную плату. Назначение в караул на «чертову башню» выравняло чашу весов, с лихвой покрыв приятные сюрпризы, преподнесенные днем солдату, но торговля не бывает без прибыли, с облагодетельствованного стража крепости требовалось получить еще и проценты.

Солнечный, теплый день сменился ненастной ночью. Дождя, к счастью, не было, да и неполная луна прекрасно освещала округу, но резко похолодало, и сильный северо-западный ветер пробирал до костей. При каждом новом его порыве стоявшему на смотровой площадке башни караульному казалось, что или его вот-вот сдует вниз, или неприятно покалывающее грудь сердце не выдержит стужи и остановится. До смены вахты было еще далеко. Он заступил на пост всего с полчаса назад, а значит, морозиться оставалось еще более часа. Солдат завидовал своему товарищу по несчастью, который, пока сам он мерз, нежился в тепле дежурного помещения башни, расположенного двумя ярусами ниже. Счастливчик-напарник сладко спал, самозабвенно пуская на засаленную подушку пузыри, а он страдал, пытаясь считать минуты, оставшиеся до окончания проклятой смены, но постоянно сбивался и от этого злился.

Холод с ветром изводили, мучили несчастного солдата, как заправские палачи, знавшие толк в своем деле. Они словно заставляли стража бросить пост и поспешить вниз, из стылого ада смотровой площадки в натопленный рай внутренних помещений. Часовой уже давненько потерял бдительность и лишь изредка бросал мимолетный взор на заунывный, неизменный пейзаж, простиравшийся по внешнюю сторону городской стены.

Обычно ночью не было видно ни зги! Часовые на башнях частенько жаловались начальству, что не могут рассмотреть ничего, кроме мутных вод рва да верхней части стены, но в ту ночь луна светила особенно ярко, предоставляя стражу возможность узреть даже темный массив леса, начинавшегося шагах в трехстах от границы городского укрепления. Вид огромной, черной пустоши навевал днем грусть и тоску, а ночью угнетал и пугал. И лишь деревья, растущие на опушке леса, вносили какое-то разнообразие в мрачную картину пустой карантинной зоны или «кладбища», как ее называли между собой солдаты.

Ветераны из семнадцатого отряда фестщутца рассказывали, что когда-то лес доходил чуть ли не до самого рва, но вернувшийся из Маль-Форна и решивший провести старость в своих владениях граф Отто Рубар ванг Дюар приказал лесорубам вырубить лес под корень, а затем выжег траву и заставил горожан засыпать землю какой-то едкой гадостью, специально изготовленной для него в огромных количествах ученым мужем, приехавшим в Мелингдорм из столицы. С тех пор вокруг рва ничего не росло. Вот уже десять лет часовые на башнях легко просматривали округу, а у врагов отставного корд-маршала герканской армии ванг Дюара не было ни единого шанса незаметно подвести к стене города войска.

В очередной раз мельком взглянув на мертвую землю, и на самом деле походившую на кладбище, солдат уж совсем вознамерился перейти на противоположную сторону смотровой площадки, где почему-то было чуток потеплей, да и меньше дуло. Однако то, что он вдруг увидел, вмиг заставило служивого позабыть о телесных страданиях. В лунном свете было отлично видно, как со стороны леса по пустоши быстро бежали две черные как смоль и вроде бы совершенно голые фигуры. Людьми злоумышленников было трудно назвать, поскольку на их вжатых в плечи и поэтому как будто лишенных шей головах красовались ветвистые рога, а пониже спин трепыхались на ветру настоящие, длиннющие хвосты с пушистыми кончиками.

«О Небеса! Это же нечисть… черти!» – ужаснулся солдат фестшутца, которого еще сильнее затрясло, но уже не от холода, а от леденящего сердце страха.

Длинные волосы одного из нечестивцев развевались, подобно армейскому стягу, мелкие кудряшки другого едва дрожали. За спинами чертей болтались какие-то узелки, которые часовой вначале принял за огромные, бугристые горбы. Парочка из преисподней направлялась, конечно же, ко рву, но бежала не напрямик, а как-то странно: то, низко припадая к земле, то, петляя по мертвому полю. Возможно, прислужникам Тьмы было трудно передвигаться по лишенной растительности, уже несколько раз окропленной святою водою земле, а возможно, они просто такими маневрами мешали часовым на башнях прицелиться.

Солдат не знал, способен ли обычный арбалетный болт причинить чёрту вред, но поскольку нечестивцы явно опасались быстро летящих и мерзко жужжащих в воздухе снарядов, то грех было не нажать на спусковой механизм. Вскинув арбалет, часовой прицелился, метясь в вырвавшегося немного вперед и приблизившегося уже на сотню шагов ко рву длинноволосого черта. Стылый ветер слепил слезящиеся глаза, а померзшие руки ходили ходуном, и поэтому, когда указательный палец солдата наконец-то сумел надавить на спусковой рычаг, оружие сильно тряхнуло… и оно чуть не вырвалось из дрожащих рук. С третьей попытки болт полетел совсем не туда, куда стрелок задумывал, но, по счастливой случайности, все-таки настиг жертву. Длинноволосый черт даже не испугался, даже не дернулся в сторону, как будто почуял, что смертоносный снаряд пронесется мимо него. А вот второй, немного поотставший и чуток прихрамывающий на бегу нечестивец оказался не настолько удачлив и прозорлив. По всей видимости, не заметив несущегося в его сторону болта, он в ненужный момент принял влево и тут же упал, став случайной жертвой сложившихся не в его пользу обстоятельств. Правда, уже в следующий миг подраненный черт резво вскочил и, прижимая косматой лапищей покалеченную левую ногу, продолжил бег к крепостному рву. Теперь враг рода человеческого прихрамывал на обе ноги, отчего его перемещение больше походило на подскакивание необузданной кобылы, пытающейся сбросить со спины седока, а заодно, одновременно хвостом и гривой, отбиться от назойливых слепней.

Длинноволосый черт не остался безучастным к судьбе дружка по адским котелкам да сковородкам. Бежать отстающему он не помог, но зато резко остановился и пригрозил стрелку высоко поднятым над рогатой головой кулаком. Ветер гудел в ушах поспешно перезаряжавшего арбалет солдата, и он не услышал, что именно выкрикнул нечестивец, но ему послышалось, что это была довольно банальная, но от этого не менее страшная угроза: «С зада шкуру спущу!»

Руки часового, как назло, задрожали пуще прежнего, и зловредный болт, выскользнув из ложбинки, упал в темноту под ногами. На пару секунд часовой впал в замешательство, не зная, что ему делать: искать пропажу вслепую, шаря рукой по холодным камням, достать новый болт или, позабыв о стрельбе, затрубить в рог? Подать сигнал тревоги казалось солдату самым лучшим и простым решением, ведь бороться в одиночку с чертями ему не хотелось. Однако устав караульной службы фестшутца строго-настрого запрещал поднимать гарнизон по тревоге при появлении группы нарушителей численностью менее троих. Часовые были обязаны расправляться с мелкими группками нарушителей сами, конечно, если те не вооружены луками, арбалетами, пращами или иными видами оружия дальнего боя. Замеченным с башни злоумышленникам все равно некуда было деться, поскольку, переплыв ров (до которого еще следовало добраться), им пришлось бы карабкаться по высокой, отвесной, хорошо просматриваемой и простреливаемой с башен стене. Только слепой иль криворукий страж стены (каких в фестшутце не держали) не смог бы продырявить парочку сумасбродов, собравшихся тайно, под покровом ночи пробраться в город. Устав однозначно предписывал часовому расправиться с подобной парочкой самому, а о чертях и прочих нечестивцах в святом для солдата писании даже не упоминалось, так что стрелок решил продолжить стрельбу и потянулся за новым болтом.