Кот баюн и чудь белоглазая (СИ) - Ладейщиков Александр. Страница 15

— Ты кто? Как ты смел, надо мной издеваться? Да я тебя сейчас укушу!

— Я пухоед, — смиренно трясясь, проблеяло существо.

— А почему ты, негодяй, явился?

— Позвали — я и предстал. Пухоед по имени Пухоед.

— Кто тебя прислал? Колдунья? Волхв? С какой целью дразнил меня, древнего Кота?

— Никто, господин Кот, меня не присылал, — промямлил пухоед. — Я сам! По собственной, так сказать воле, в соответствии с устройством моей внутренней сущности! Таково моё предназначение!

— Да я тебя сейчас скормлю пещерному льву!

— А разве эти львы ещё есть? — удивился Ариант. — Мне дед Ратай говорил, что их давным-давно нет! А дед Зензевей рассказывал, что в далёких горах находят только страшные черепа с клыками! Клыки — с локоть!

— Видать, ещё не все пещерные кошки вымерли, — промурлыкал Баюн, сжимая горло пухоеда. — Я ночью слышал рык как раз такого льва.

Кот, злой от бессонницы, но довольный добычей, спешил к торчащей посреди леса зелёной горе. Мальчик сильно отстал, но держался за Баюном, ориентируясь по треску валёжника — Кот бежал, не разбирая дороги.

В большой грязной пещере, покрытой толстым слоем костей, доживал свой век огромный лев. Его свалявшаяся грива волочилась по траве, жёлтые обломанные клыки загибались вниз, словно кривые сабли. Лев сильно ослаб, догнать оленя уже не мог, изредка выходил из пещеры, чтоб поймать зайчонка или куропатку. Львица его погибла, котята разбрелись, и много лет лев не слышал громоподобного рыка над северным лесом, видимо все сородичи откочевали на юг.

Ослабевшими глазами лев увидел странное существо, похожее на злейшего врага — человека, но одновременно и на родича-кота. Внезапно лев понял, что перед смертью ему явился кошачий бог, об этом странном звере мурлыкала мама-львица, когда львёнок только появился на свет. Лев открыл пасть и зарычал из последних сил.

— Не надо! Не надо! Я ещё хочу погулять по этому миру! — верещала в лапах Баюна странная назойливая тварь. — Не надо меня бросать зверю!

Кот размахнулся, и зашвырнул Пухоеда прямо в пасть хищнику. Пещерный зверь поймал на клыки визжащее существо, несколько раз хрумкнул — брызнула кровь, затрещали косточки.

— Я погиб, — истончался пухоедовский голосок, — я ухожу в мир мелкой нечисти! Слава богам, что я бессмертный, и не исчезну навеки! Я ещё погуляю в Мидгарде, я ещё доберусь до мерзкого Кота!

Кот радостно потирал лапки, когда подбежал Ари. Мальчик в страхе уставился на огромного жёлтого льва с чёрной гривой, положившего голову на лапы, так, что клыки глубоко вонзились в землю.

— Что это он, дядя Баюн? — спросил мальчик. — Спит, что ли?

— Издыхает старый лев. Последний пещерный зверь покидает нас! — Кот пустил слезу. — Отравился противным Пухоедом! Что же это делается? Волшебство не работает, древние животные вымирают! Надо идти в Тотьму!

Папай ходил по комнате из угла в угол, запинаясь за длинные коврики, плетённые из разноцветного утка — все куски ткани шли в дело. Жена пама давно умерла, дочери выросли и разбежались по сёлам — вышли замуж. Вокруг Папая вечно крутились свояки и дальние родичи. Это правильно, это — для порядка. Дело опытного пама — защитить свой народ от нечисти, что кишит в лесах. Да от лесных хищников — волков, медведей, диких кошек. Но это проще. Слава богам — нежить не появляется. Вот это было бы страшно, это — беда. Защитить, да присмотреть за народом — вот дело пама. А сродство семей, свадьбы, роды и похороны, всякая любовь-морковь — это дело женское, пусть этим Стина занимается.

Мысли Папая повернули в другую сторону, потекли в более приятном направлении. В соответствии со своим положением, пам, случалось, приглашал в дом «убраться и постирать» молодую вдову Свею. И сам захаживал. Ночью она ставила на окошко баньки зажженную свечу, Папай не любил, когда его видели. Ярви, племянник, сторожил снаружи, разлёгшись на куче свекольных листьев.

Свея в полутьме белела богатым телом, обтёршись мочалом, нахлеставшись берёзовым веничком. Белые тугие груди так и просились в папаевы заскорузлые ладони. Заодно и мылся… Но эта связь вдруг прервалась.

Пам застонал от вожделения. Стина — подумал распалённый мужчина. Лет десять она живёт в деревне. Вот бы с кем установить союз — колдовской, да и плотский, любовный. А народ промолчит, а то и одобрит. Ну, позудят бабы — так им положено. А не пойти ли ему, паму, на Купальные игры, что будут летом? Уж после костра Купалы ведунья не отвертится — потащит её Папай в стог за речкой. А где раз — там и… устойчивые отношения.

Пам засмотрелся в окно на девок, загонявших сбежавшего кабанчика во двор. Смотрел свысока, со второго поверха, нагнулся сильно, срам и упёрся в подоконник. Папай застонал, спустился вниз, полез в подпол выпить холодного пива …

Дни тянулись, похожие друг на друга, как икринки сёмги. Лес, переправа через ручей, разведение костра, жареная куропатка или заяц — ежедневные дела были однообразны и тяжелы. Ноги путников сбились, потом зажили, огрубели. Запасы в мешке кончились, последнюю лепёшку торжественно съели пополам. Белобрысый Ари похудел, вытянулся в соломинку, ключицы и рёбра выделялись на его теле, однако щёки розовели.

В лесу изредка попадались огромные камни, торчащие к небу стёсанными углами. Забравшись один раз, странник заметил сизую дымку, стал принюхиваться, поводя носом, рука нащупала кинжал из драгоценного дамаска, уже давно прицепленный к поясу. Ари, увидев настороженность на лице мужчины, сразу присмирел, прижался к толстому стволу дерева, стал вглядываться в лесную чащу по направлению движения.

— Человеческое жильё, — сказал Баюн мальчику. — Но не деревня. Может быть, стоянка охотников или смолокуров. А ведь здесь раньше ничего не было. Держись возле меня, рот не открывай. Мы идём в Белозерск, до княжьей милости.

Баюн и мальчик вышли на огромную поляну, заросшую лопухом, пижмой и конским щавелем, тёмно-коричневыми букетами нарушавшим жёлто-зелёную гармонию. Местами трава была скошена, но самое интересное ожидало их у южного склона, где стояла знойная летняя тишина, припекало солнышко, и лишь тихо гудели золотистые пчёлы и стрекотали кузнечики. Там росло множество яблонь, покрытых зреющими плодами. Ариант открыл рот — в лесу, случалось, росли яблони-дички, приносящие по осени красные яблочки размером с мелкую вишню, которые и есть-то, было невозможно, такими они были кислыми. Только зимой, когда мороз обжигал плоды, яблочки становились мятными, в них появлялась терпкая сладость, и все мальчишки шли в лес, чтобы забраться на дерево и наесться до отвала — если только снегири и свиристели не опередят их, не расклюют лакомство. Здесь же яблоки были огромными — почти с кулак, они желтели поспевающими боками, их было так много, что под ветвями стояли подпорки, не дающие им обломиться.

В глубине сада стояла избушка, сложенная из соснового кругляка, окошки блестели по-особому — приглядевшись, Баюн узнал слюду. Дым шёл из трубы, расположенной на крыше. На окнах радовали глаз наличники, сработанные неведомым мастером, и украшенные звёздами, снежинками, листьями и цветами.

Колыхнулась шерстяная занавесь, на пороге появился мужчина — с обритой головой, совершенно безбородый, в короткой рубахе, подпоясанный кожаным ремешком. Древний странник узнал готский стиль и удивился — откуда здесь мог взяться гот? Из-за плеча хозяина выглядывала пожилая женщина, в чудском платье, в доме слышались голоса двух парней.

— Заходите, люди добрые, отведайте нашей стряпни, — гулким баском проговорил хозяин, рисуя двумя перстами крест в воздухе. Ари смотрел на старика, открыв рот, дивясь неведомому ритуалу.

— Благодарствуем за приглашение к обеду, но, не лучше ли нам откушать за столом, что уютно пристроился в тени великолепных, невиданных в этих краях яблонь? — запел странник медоточивым голосом свою завораживающую песню, что так одурманивающе действовала на людей. Правда, в этот раз исходила она от иной сущности Кота Баюна — от человека.