Кот баюн и чудь белоглазая (СИ) - Ладейщиков Александр. Страница 71

Мишна слушала старуху, и её жизнь наполнялась новым смыслом. Женщины зажгли извлечённые из сундука свечи, Хава плеснула в кружки по глоточку какого-то сладкого вина, достала два куска витого хлеба. Хлеб был белым, на тесте, взбитом на куриных яйцах, она назвала его халой — и это слово тоже нашло отклик в памяти Мишны. Потом они ели курицу с бульоном, Хава смеялась — жаль нельзя сделать шолент, запеканку из бобов и мяса с луком — курицу на кухне дали, всё равно княжичи её кушают, а вот специально готовить запеканку разве кто-нибудь разрешит?

— Значит, ты думаешь, что я из Хазарии? — спрашивала в который раз Мишна.

— Ты так похожа на принцессу Юдифь, твою маму, что когда-то исчезла в Таматархе, то есть в Тьмутаракани! Это город на берегу моря, которое ромеи называют Понтом. Говорили, что принцессу украли викинги и хотели продать за огромные деньги, но какой-то конунг взял её в жёны! Наши люди встречались с ней, и даже несколько раз видели тебя! Но потом что-то случилось, и ты пропала. Ты — точная копия мамы, только золотая волосом — верный признак, в отца! И отдельные слова помнишь, что мать тебе шептала! Добро пожаловать в Белозерск! Пусть этот город станет твоим домом!

Снег в полях, будто корова языком слизнула — по чёрной земле ходят толстые грачи, клюют оттаявших червяков. Журчат ручьи, поют весеннюю песню, несут из лесов в Шексну ледяную кашу, кору, шишки и веточки. Дети обстругивают кусочки коры, пускают ладьи взапуски — какая вперёд доплывёт до реки? На ночь всё подстывает — идёт баба с коромыслом по вездесущим ручьям, хрустит ледком.

Вот-вот из земли попрут всемогущие весенние соки — наполнят стволы деревьев, вытолкнут из почек зелёные листочки, серёжки, жёлтые тычинки на вербных шариках. Силён весенний бог Ярило — и леса, и цветы, и каждая травинка, и скот, и всё живое ярится, томится любовью, а особенно человек — он весной заболевает, даже начинает умываться, стричь зимние когти и причёсываться. И меняет склизкие валенки на изящные сапоги. Или на туфельки со шнурками.

Стефан, в новых сапогах, в казённой рубахе с поясом, стоял на берегу Шексны — лёд ещё держался, в вечернем сумраке белел синеватым одеялом, рыхлый, в лужах и промоинах. На Белом озере лёд был покрепче — рыбаки ещё бродили с плетёными векшами, ловили рыбу — и на торг, и для дома, и для княжеского двора.

Верба белела нежными почками, на голову потомку готских королей с веток капала вечерняя роса. Возле ног Стефана вился щенок — на удивление быстро растущий, угловатый — скорее волк, чем собака. Серый, с чёрной полосой на спине, он наскакивал на ногу, старался укусить, скаля острые зубки. Стефан частенько тёрся возле кухни, просил мослов, требуху — пёс, не пёс, волк, не волк — грыз их целыми днями, быстро превращаясь в маленького хищника — вон, даже глаза в полутьме жёлтым огнём горят.

Молодой человек поёжился — плаща у него не было, пока не купил, хотя работы при дружинном хозяйстве было много — за лошадьми убирать, чистить, кольчуги чинить, мыть, натирать, полировать, точить — и так до бесконечности. На казённых харчах Стефан заметно раздался в плечах, на щеках появился румянец, в глазах — бойкость и значимость. Ждал он, собственно, Мишну, вызванную им на свидание впервые после его появления в городе. В последнее время девушка несколько отдалилась, задрала нос — а, может быть, была сильно занята, поэтому на свидание идти не желала. Там, в гриднице, тоже полно работы. По женской части. Стирка, уборка — а не то, что вы подумали.

Наконец, послышался хруст ледка — с обрыва спускалась девушка. Стефан вытаращил глаза — до сего момента перед его мысленным взором Мишна предстояла чумазой, с причёской «я упала с сеновала», в сером нестиранном платье-мешке. Но, сейчас! Перед молодым человеком явилась настоящая дева — в кокошнике, украшенном жемчугами (кто подарил?), в сарафане, подвязанном под грудью, отчего та, грудь в смысле, очень даже выдавалась вперёд… Из-под сарафана, поверх которого был надет красивый, в цветах, передник, выглядывали сапожки. Рукава, широкие, перетянутые шнурками на запястьях, открывали руки Мишны — мытые, с чистыми ногтями, смазанные маслом, чтоб не трескались от воды.

— Мишна, ты ли это? Настоящая княжна!

— Успокойся, не узнал, что ли? — кокетливо отвечала девушка — ей было приятно, что изменения, произошедшие с ней, так поразили её спутника. — Ой, убери, ради небес, свою собаку! Какая она большая стала! Прошло-то всего ничего! И глаза жёлтым горят! Я её боюсь!

— Ладно, сейчас я её привяжу, потом заберу. На мослах быстро растёт! А ты из лесной замарашки превратилась в настоящую принцессу — как в сказке!

— Может быть, ты и прав, — жеманно отвечала девушка, посмеиваясь про себя над невольной догадкой молодого человека.

— Ну, что мы стоим? Вот тебе букет вербы! Это символ весны, вечного обновления мира! Ярило уже… — тут Стефан вдруг запнулся, покраснел.

— Что там сделал Ярило? — невинно спросила Мишна, чуть оттопырив руку. Стефан догадался, подхватил девушку под локоток, повёл вдоль реки — белеющей последним ноздреватым льдом, опасным, в лужах.

— Он того, как это… Мать сыру-Землю…

— Что-что? — девушка ткнула Стефана в бок, посмеиваясь и улыбаясь. Глаза её, синие, как неведомое море, были подкрашены чёрным, губы краснели от ароматной помады — древнего изобретения, привезённого в город из далёких южных стран.

— Ой, ты… дразнишь меня! — наконец, догадался потомок готских королей. Стефан решительно развернул девушку лицом к себе, отчаянно обнял за тонкую талию, поразившись наличию крутых горячих бёдер…

После того, как ошеломлённые прелестью первого раскалённого поцелуя, и приведя в порядок волосы, губы и чувства, молодые люди продолжили прогулку по берегу Шексны в уже сгущающихся сумерках, они перешли к делам.

— Господин Коттин велел к нему не подходить, он со мной всего парой слов перекинулся, — заявила Мишна.

— Да уж я понял! — гордо отвечал Стефан, несколько раз видевший странника, подмигнувшего ему, но никак не обозначившего их знакомство. — Ариант сидит в каморке в подвале, я мимо окна проходил, заглянул туда. Он мне помахал — всё хорошо, значит.

— Да, ты не приходи сюда с собакой! Вырастет скоро страхолюдиной!

— Что? — засмеялся Стефан. — Страхолюдиной? Где ты таких слов набралась? А кокошник кто подарил?

— Где-где! У нас девчонок много, ещё и не такие слова знают. Зубастые! Подарки же — княгини делают. А ты думал, женихи?

— А! — догадался вдруг Стефан. — Не приходи с собакой — значит свидание не последнее? Приходить без собаки?

— Ну, наконец-то! — хихикнула Мишна. — Только, гляди у меня! Руки вымой, да рубаху постирай — конюшней несёт, хоть беги!

— Какие мы нежные! Настоящий мужчина должен пахнуть конём! И железом с кровью!

— Да, нежные. Можешь благоухать у себя на дворе. Где вы там, дружинники, сидите, да про нас сплетничайте? И на свидание приходи без чёрных когтей и репьёв в голове!

Светлый князь Чурило сидел на столе — то есть, на троне с высокой резной спинкой, изображавшей грифона и льва, сказочных животных, когда-то встречавшихся на путях походов скифов — предков правителя и народа. На столе, в общепринятом смысле слова, стоял кувшин с холодным клюквенным морсом, чаша с греческими орехами. Орехи, невиданную диковину, купили на торге у знатного булгарского гостя Бабая — целый мешок.

Князь брал орех, ломал его, перекатывая в ладони, вкушал терпкую внутренность, по виду похожую на маленький мозг. День предстоял быть спокойным, простым — надо вызвать этого парня, Арианта, что болтал, будто видел мифического Кота Баюна. Посмотреть — не дурачок ли? Если нет — выпороть, чтоб не молол языком, да отпустить, пусть с купцами домой едет. Не воевода же его повезёт за казённый счёт? Ещё чего!

Помощника воеводы Литвина уже пора назначать в бояре — за знатность. Если Чудес в поход, какой соберётся — Литвин будет при дворе сидеть, толковать, как идёт война, да какое оружие посылать дружине. Человек верный, мудрый.