Поцелуй зверя - Бароссо Анастасия. Страница 16

— Я не верю в это… — неожиданно печально проговорил Велемир. — Хотел бы верить, но… не могу.

— Ты ни во что не веришь, кроме своих мистерий, жрец. Но это все атрибуты для главной цели, ты забываешь!

— Это ты забываешь… — про себя пробормотал Велемир.

— Ах…

Бояна выронила из согревшихся и незаметно ослабевших пальцев чашу с недопитым сладким вином. Деревянная плошка упала с тихим стуком. По дощатому полу разливалось темное красно-коричневое пятно, быстро впитываясь в некрашеное дерево.

Двое мужчин вздрогнули, обернулись. Бояна подняла пустую чашу и теперь смущенно и испуганно смотрела на них, а они на нее — будто опомнившись. Медведь добродушно усмехнулся, видя неловкость девушки. Волхв же произнес тихо:

— Дурной знак…

Скорее всего, Медведь его не услышал. Он, кажется, думал уже о чем-то другом.

— Ладно, — сказал он. — Утро вечера мудренее. А пока — отведи ее в дом жертв.

После душной, насыщенной теплом и запахами атмосферы дома, после крепкого, обжигающего питья, морозный воздух оцарапал горло, больно схватил за щеки.

Мужчины, все еще сидящие у потухающего костра, прервали разговор, резко остановился, повиснув эхом в ночном небе, громкий хохот.

— Вот, кому-то жертва достанется! — присвистнул Ставр, увидев Бояну в сопровождении Велемира.

Остальные молча смотрели на то, как жрец и девушка проходят мимо. Она вдруг увидела, как глаза их горят хищным блеском, ноздри раздуваются и зубы блестят в темноте, словно оскалы животных.

— Кому?! Мне, конечно! — хохотнул Гром.

— Нет, мне! — шутливо возразил Ставр.

— Мне, мне, Велемир!

— Ладно, нам всем…

Ужас холодной рукой пробрался под меховой воротник Бояны. Влажный мороз снова больно ободрал слизистую носоглотки.

— В дом… жертв? — недоуменно спросила она.

Жрец молча то ли кивнул, то ли раздраженно мотнул головой, лишь подталкивая Бояну под локоть вперед. Туда, где вырастал темной массой такой же, как у Медведя, только немного поменьше, деревянный дом.

— Что это? — она остановилась, выдернув руку из-под руки Велемира. — Куда ты меня привез? Куда?!

Он посмотрел на нее спокойно. В темноте зрачки его странно блестели на фоне очень светлых глаз, но самым страшным оказалось выражение, с каким он смотрел: словно мясник на тушу, которую собирается разделывать. Бояна побелела, как снег, поняв вдруг, что уже нет пути назад.

— А ты как думала, девушка? — тихо и как-то успокаивающе проговорил Велемир. — Языческие боги любят жертвы. Так что, будь довольна. Гордись.

Она не поняла, что именно он имел в виду. Смысл слов ускользал от нее, как ускользает реальность из сознания переутомленного ребенка. Но тон, которым были произнесены эти слова, разочаровал, разгневал, а еще больше — напугал. В нем ясно слышалось то, что Велемир не то чтобы презирает, но… совершенно точно не считает ее за равную.

И что ее мечта обладать тайным знанием, быть причастной к волшебству и власти — совсем не так близка, как она надеялась, когда так стремилась сюда.

Глава 7

ОШИБКА

Юлия сладко потянулась в теплой кровати. Впервые она стала просыпаться без чувства горечи. Впервые, черт знает за какое уже время, она наслаждалась едой, сном, разговорами и просто тем, что живет и дышит. И даже батареи стали как будто лучше греть. Наверное, старушки активистки написали в районную управу жалобу на ДЭЗ.

Или это просто из-за того, что все это время кто-то был с ней рядом?

Юлия прислушалась. В квартире царила тишина. Значит, он еще спит. Ну, конечно. Сейчас только девять — это она непонятно почему в такую рань сегодня проснулась. Юлия села в постели, радуясь приятным ощущениям в выспавшемся, отдохнувшем теле. Умыться! Ей стало доставлять удовольствие снова ухаживать за собой, мазаться кремами, подкрашивать губы блеском. И отдельным удовольствием было тщательно расчесывать и взбивать руками пышные медные кудри, соблазнительно вьющиеся вокруг загадочно-бледного лица.

Она выскочила из кровати и прямо в майке, служившей ей ночной рубашкой, не обращая внимания на бодрящую прохладу и сквозняк, что струился по холодному полу, побежала в ванную.

— Ой…

Просто вода не хлестала уже из крана, и потому она была уверена, что ванная свободна.

Все эти двенадцать дней Иван каждый раз отмокал там по несколько часов.

Когда она вошла, чуть не натолкнувшись на него, он как раз опустил мокрое полотенце и замотал головой, разбрасывая вокруг себя душистые теплые капли — словно огромный лохматый пес отряхивался после купания.

— Юль… — улыбнулся Иван. — А я думал, ты еще спишь… — он виновато развел руками.

И лучше бы он этого не делал. У Юлии сильно закружилась голова.

После его отмоканий в ванной подолгу держался такой густой, насыщенный и горячий пар, что в нем трудно было дышать. Особенно трудно было дышать сейчас. Почти невозможно. Потому что Иван был слишком близко, наполняя жаркий воздух вокруг запахом своего тела.

Как бы он не мылся — от него всегда пахло. Нет, не воняло, как тогда, в тот день, когда он схватил ее на темной кухне. Нет. Но от него всегда пахло… им самим. Сильным молодым мужчиной. Самцом, властно призывающим самок. По крайней мере, она всегда чувствовала этот запах. За две недели им пропиталась маленькая квартирка: диванные подушки в гостиной, где он спал, распластавшись на животе и свесив на пол длинную мощную руку, кухня, где он готовил вкусные овощные супы и маленькие, нежные тефтели из продуктов, что она приносила, сбегав быстренько в ближайший магазин. Коридор, где теперь висела его отстиранная красная куртка. И ванная…

— Юля…

Голова закружилась сильнее. И не только от душной густой влажности, пропитанной его запахом, не только оттого, что он так смотрел: словно преданный доверчивый пес, готовый бежать за хозяевами до полной остановки сердца, если его бросят. Голова кружилась даже не от вида ужасных черных синяков, уродующих его красивое тело, словно пятна мазута на чистом снегу, и даже не оттого, что он забыл прикрыться, не заботясь о том, что она наблюдает его эрекцию, — от того, что творилось сейчас в ней самой. От того, что, все понимая, она, тем не менее, не могла заставить себя сделать шаг назад, как не могла оторвать взгляда от его глаз, устремленных на нее в немой мольбе.

Он медленно поднял руку. Большая, горячая ладонь почти легла на ее шею, бережно сдвинув в сторону рыжие кудряшки.

— Извини, я потом умоюсь!

Она выскочила из ванной. Споткнувшись о коврик в прихожей, влетела в свою комнату, быстро закрыла дверь, прижалась к ней спиной.

Впервые за все это время она закрыла дверь в свою комнату. Ей раньше не приходило это в голову ни разу — ни когда ложилась спать, ни когда занималась туалетом, ни когда переодевалась. А сейчас Юлия, упав на кровать и согнувшись, словно ее ударили в живот, не могла пошевелиться. Казалось, от любого движения сердце лопнет и перестанет стучать в ушах невыносимым набатом.

…Все эти дни погода почти не менялась. То же серое, мрачное небо. Все тот же влажный мороз. Иногда вроде бы светлело ненадолго, но потом снова хмурилось, чернело… Впрочем, Юлия впервые почти не обращала на погоду внимания. Во-первых, потому что почти не выходила из дома все двенадцать дней — эти новогодние каникулы выдались на редкость домашними, а во-вторых… слишком много было о чем подумать кроме погоды.

Вот и сейчас было о чем.

Она уже несколько часов бродила по мокрым слякотным тротуарам. После того как, небрежно умывшись, выскочила из дома с невнятным криком, что у нее «срочные дела». Бродила, опять не замечая погоды. Она не видела, что тучи, накрывшие город за ночь, прорвались каким-то аномальным снегопадом. Хлопья, мокрые и тяжелые, кусками необработанного хлопка, валились с неба, за два часа застелив несвежий снег во дворах и газонах новыми простынями. Юлия не видела, как он закончился, так же резко, как и начался, не обратила внимания, как солнце в отчаянной попытке блеснуло сквозь саван облаков и исчезло уже, видимо, навсегда — за очередным снеговым фронтом.