Падший клинок - Гримвуд Джон. Страница 29

— А чудовище?

Красноречивая тишина, а потом — глубокий вздох:

— Разве у тебя есть выбор?

— А если я не доверяю вам?

— Чудовище вернется.

Конечно, он прав. Какой у нее выбор? Когда вообще у нее был выбор? Вся жизнь госпожи Джульетты состояла из обязанностей и подчинения требованиям. С чего бы сейчас оказалось иначе? Однако, как ни удивительно, она жива. И даже не в пути на свадьбу с королем Янусом… Всегда следует думать о хорошем, говорил патриарх. А остаться в живых после похищения — это ведь хорошо, правда?

Джульетта отперла дверь, легла на пол и закрыла глаза. Она почти ожидала, что в комнату ворвется чудовище. Но вошел человек. Он заткнул ей рот, завязал глаза и завернул в ковер, который лежал на полу в ризнице.

И вот сейчас, после недолгого плаванья, она оказалась здесь. Где бы это «здесь» ни находилось.

— Господин, — услышала она шепот словенца.

— Не сейчас, — прошептал кто-то в ответ. — Еще немного.

26

— Жди здесь, — приказал Атило.

Якопо поклонился, проверил, крепко ли привязана гондола, и с тоской посмотрел на ряды лотков, выстроившихся вдоль набережной Скьявони.

Зимой темнело рано. Но город ел допоздна.

Набережная была запружена народом: моряки искали подходящую работу, а капитаны новые команды. Десятую часть платили вперед, и деньги немедленно исчезали в руках шлюх, курсирующих вдоль набережной. Пятую часть платили на борту, а остальное — по окончании плавания.

— Я не шучу, — заметил Атило.

Якопо удивленно взглянул на него.

— Жди здесь.Если хочешь, купи себе пирог, — Атило бросил монету и с интересом наблюдал, как Якопо проверяет, бронза это или серебро. — Но никаких таверн или борделей. Когда вернусь, ты должен быть здесь.

Якопо поклонился еще ниже.

Атило оставил слугу у черной гондолы и протиснулся между каким-то капитаном и арабом; араб утверждал, что знает каждую песчаную отмель в устье Нила. Когда Атило обернулся, Якопо с тоской смотрел на трех монахинь из монастыря, в котором, как известно, все послушницы симпатичны и дружелюбны.

Атило цыкнул, но вовсе не сердито, и двинулся дальше.

Прозвучал ночной пароль, и стражник у дверей отступил в сторону. Мавр перешагнул порог, сразу повернул направо и прошел вдоль скамей пустого зала для приемов. Точнее, его вестибюля. Сам зал сегодня заперт. Атило убедился, что коридор пуст, и скользнул за гобелен. Дворец герцога пронизывали потайные ходы и ниши для подслушивания, скрытые панелями или стенами. Большинство потайных дверей вели с одного этажа на другой: прятать винтовые лестницы проще, чем строить проходы.

Однако проходы здесь тоже были.

И сейчас Атило шагал по одному из них, вытянув пальцы и сметая ими паутину с кирпичной кладки. Прикосновения подсказывали, насколько далеко он ушел: через каждые десять шагов на стене была вырезана патера с крыльями летучей мыши. Во всей Венеции можно увидеть лишь две такие патеры, но в одном только этом коридоре их было десять.

Атило являлся носителем пятивековой истории, имен двадцати семи предыдущих мастеров Ассасини, и боялся, что не сможет назвать следующего. Каждый мастер предлагал своего преемника. Окончательный выбор делал герцог, но за пятьсот лет не отклонили ни одной рекомендации.

Якопо умел скрывать амбиции за улыбкой. Многие мастера считали это одним из важнейших качеств. Улыбка открывает двери, которые захлопнутся перед хмурым лицом. Атило не открыл бы никому. В его глазах — таких же немолодых, как и он сам, — не было ничего важнее способности держать в тайне свое занятие.

Этим вечером на Каналассо соберутся патриции старых родов, украсивших Золотую книгу за пять веков до постройки особняка Дольфини. Они будут льстить хозяину дома, чей дед подкупом проложил путь в их общество. Одной из причин их признания являлось состояние Дольфини. Другая причина заключалась в правильно выбранной стратегии поведения — многозначительные подмигивания, продуманное бахвальство и своевременное молчание, в то же время туманные намеки на то, что он якобы является Клинком герцога. Его сын Николо уложил в постель немало девственниц из семей, попавших в беду. Они надеялись на помощь Ассасини.

Поскольку новый герцог не мог отдавать распоряжений, истинный Клинок получал указания как от Алексы, так и от Алонцо. Основные правила были просты. Эти двое не отдают приказы убивать друг друга или же кого-то из их ближайшего окружения. Приказ одного хранится в тайне от другого. Долг Атило — сообщать о нарушениях соглашения. Обязанность, которая тяготила его.

Он старел. Ну, по крайней мере, становился все старше.

Он был достаточно стар, чтобы знать: ангел смерти наблюдает за ним и запишет в свои скрижали сегодняшнее дело Атило. Мавр часто задумывался, будут ли сосчитаны и взвешены те, кого он убил в бою. Или только убитые по приказу его хозяина? Иногда он задавался вопросом, за который сам же себя презирал, — взял ли на себя часть этого греха старый герцог?

Быстрее было бы пройти через маленький садик позади особняка Дукале. Каждый новый герцог грозил уничтожить сад и расширить за его счет Рио ди Палаццо, Дворцовый канал, и ни один не решался это сделать.

Намного проще пройти через сад, потом — через еще один, принадлежащий городской резиденции патриарха. Но кто-нибудь мог заметить, как Атило входит в малый кабинет…

Город окружало море. Его сдерживали отмели, укрепленные тысячами вбитых в песок свай. Этот город не мог позволить себе впустую тратить место на большие сады. Единственный тополь в уединенном кортиле, внутреннем дворике, представлял собой сад патриция. Три дерева на кампо — большего венецианцы не могли себе позволить. По крайней мере, что касалось суши. Сады часто устраивали на крышах домов. Там ставили горшки с цветами; среди них сидели женщины, дожидаясь, когда солнце выбелит им волосы.

В особняке Дукале сад являлся предметом гордости. У патриарха тоже был сад, но только потому, что Марко I из уважения к Церкви разделил полосу вдоль набережной Палаццо на две части и отдал патриарху меньшую.

Письмо регента подняло патриарха Теодора с постели в Сан-Пьетро ди Кастелло. Это облегчило работу Атило, избавив его от необходимости навещать восточную окраину города.

— Старый друг, — патриарх отложил щипчики и уже начал вставать, но снова сел. — Ты знаешь о моей болезни?

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Старость. Больное сердце. Ты знаешь, как это бывает.

Атило знал. Он подобрал со стола молоток с круглым бойком и осматривал его. Слишком маленький для гвоздей, даже самых крошечных.

— Для работы по металлу, — зачем-то добавил патриарх. На верхней части кадила была вмятина, филигрань изогнута.

— Провост говорит, его уронил служка. Парень все отрицает.

— Если бы кадило упало, оно сломалось бы у основания.

— Именно так и сказал служка. Провост его выпорол. Зря, конечно. Парень только сильнее разнервничался. Но, разумеется, я не могу…

— Конечно, нет.

Изменить наказание служке — все равно что признать его незаконным сыном патриарха. Расплата за краткий миг слабости несколько лет назад, когда патриарх не выдержал одиночества. Во дворце Сан-Пьетро холодно, и послушнице, недавно приехавшей с материка, показалась теплой постель патриарха. Патриарх и раньше не всегда справлялся с одиночеством. Однако остальные его незаконные дети выросли вдали от отца.

У Теодора было несколько «племянников» и «племянниц». Как и у большинства епископов.

Патриарх оглядел комнату, заваленную латинскими и греческими манускриптами, и сказал:

— Вряд ли он подходит для служения Церкви. Я тут подумал… Если вдруг со мной что-нибудь случится. Не мог бы ты…

Атило посмотрел на него.

— Я ничего не утверждаю, — печально продолжил Теодор. — Но все же. Ты известен своей добротой к сиротам. Меня всегда интересовало, — смущенно добавил он, — не покаяние ли это своего рода. Если ты, возможно… Наверно, все мы что-то искупаем.