Первый меч Бургундии - Зорич Александр. Страница 5

Крохотное оконце занавешено тучей. Влажно. Воздух напитан запахами мокрого хлама, старых вещей наподобие поломанных елочных крестовин, которые никому не пригодились в хозяйстве. Среди запахов опытный нюх различит кармин, охру, сурик, жженую умбру и каолин. Озабоченность в движениях губ, которым так идет беззаботность. Когда он отползает, довольный и печальный, словно сытый до треска в животе пес, которому дали третью за ужин мозговую косточку, она затравлено оборачивается к окну. Нет ли там кого, кто спустился с неба на дощатой сиже монтажника-высотника, чтобы следить за ними и докладывать Карлу. Вроде нет.

Она приглаживает платье ладонями, сложив каждую упрямым чугунным утюжком. Платье мокрое и мятое. Он всё-таки порядком её повалял. Карл, не дай Бог, заметит. "Какая ты, оказывается, чистюля", - шутит он и делает обреченные на комический эффект попытки воспрепятствовать ей. С крыши кап-капает.

Пятая и шестая купно с седьмой перемены блюд. Изабелла, верно, всё ещё переодевается в сухое и второпях прихорашивается, возложив мокрые волосы на клеть остывающей жаровни.

- А воротник-то у Вас мокрый, милейший Рогир! И плечи! - заботливо, с бархатной укоризной, словно няня или кормилица, отмечает Карл и, пока Рогир пережевывает своё оцепенение, украдкой снимает с его плеча волос своей жены.

Ко времени завершения портрета слава Рогира, а также и его влияние на умы достигли своего апогея. Слухи же о скором отбытии мастера, живописнейшего из любовников, страстотерпца и закадычного приятеля герцога, сеяли сумятицу и ставили с ног на голову пол-Дижона. Осенними мухами ползали по замку дамы, плавали оглушенными рыбами их мужья и воздыхатели. Всем своим видом они подбивали друг друга на безрассудства.

- Они как будто взбесились все! - для приличия негодовал Рогир.

Карл рассматривал покрытый красками холст, ещё не подсохший в должной мере для того, чтобы быть забранным рамой.

- Что ж, вот он я, а вот он Вы, - заключил герцог после кратковременного ознакомления с иллюзорным собой и вензелем Рогира в районе своего запечатленного локтя.

- Спасибо за службу! - заключая Рогира в объятия, Карл пытался поставить точку в длинном повествовании о портрете.

Потом Карл положил перед Рогиром кошель с деньгами и пошел к выходу. Тронул дверь, но дверь не открылась. Не будучи заперта, она, казалось, была завалена чем-то множественным и аморфным с противоположной стороны. Замело. Зимнее утро после снежного бурана.

- Что там, Рогир?

- Не понимаю, мы же только что заходили, - недоумевал Рогир, налегая для пробы на дверь.

Почуяв слабину с той стороны, Рогир предложил герцогу удвоить усилия и попробовать ещё раз. Надо же, получилось - дверь позволила себе щель, а затем эта щель увеличилась настолько, что через неё можно было протиснуться наружу. Рогир вылез первым.

- Дижонские дуры самые расточительные дуры во Вселенной! - в сердцах воскликнул живописнейший из прелюбодеев, озирая непомерную кучу подношений, больших и малых, оставленных у дверей. За то немалое время, пока герцог взвешивал достоинства и недостатки портрета, а Рогир наслаждался умозрительной растратой гонорара, не менее чем сотня человек с дарами побывала у двери. Огромная куча (вдесятеро огромней той, что когда-то была явлена герцогу в пору его ночного визита) мешала двери открыться.

- Это, должно быть, очень лестно - быть средоточием вселенского хотения? - справился Карл, к счастью, не завистливый.

В тот раз подавали: шампиньоны, тушеные с вишнями, суп, куропатку с подливкой, печень налима в мятном листе, кроличьи ножки по-гаагски, филе морского змея с эстрагоном и розмарином. Карл кушал, остальные кушали, Рогир уехал.

- Гонец от сеньора Рогира. Сообщает, что мастер благополучно добрался до Семюра.

- Больше ничего не сообщает?

Карл передвинул свой прибор и пересел на пустующее место Изабеллы. "Если я правильно понял, - подумал Карл, - теперь оно будет пустовать до следующей женитьбы." Он поднял глаза на Коммина.

- Так я не понял, ещё что-нибудь сообщает или нет? - с нажимом переспросил он.

- Ещё... Госпожа Изабелла, монсеньор, изволили сбежать с господином Рогиром. Это не вполне достоверно, но из некоторых источников...

- Да нет, всё правильно, - одним махом подписался под услышанным Карл.

Не сумев определить, как следует вести себя далее (он по наивности полагал, что герцог будет ой как удивлен, ой как рассержен, ой как зол), Коммин помалкивал, ожидая, когда же герцог скажет что-нибудь пригодное к тому, чтобы стать камертоном, буссолью, ориентиром.

- Постой, дружок, с какой стороны от меня сейчас Семюр? Это к северу, что ли? - подозрительно приветливый Карл уставился в окно трапезной, будто рассчитывал увидеть далекую цель, не отрываясь от шампиньонов.

Не долго думая, Коммин указал в противоположном направлении. Он там бывал полгода назад. Может, судьба побывать ещё раз. Его мысли засуетились в предвкушении воображаемой погони, которую неровен час ему-то и будет поручено возглавить. Филипп де Коммин во главе погони! Тогда нужно будет растолкать всю опричнину, раздать полсотни, не меньше, указаний и не забыть у семюрских ворот как следует смазать чесноком пули наших "Томпсонов", малыш. Или герцог сам возьмется возглавить - тогда ему мое седло, в нем удобней. До Семюра сутки, потом сутки ещё, потом интересно что. Наверное, римский папа дает добро на развод, позор, таскать изменницу за волосы, обливать дегтем, этого взбалмошного фламандского маляра зарубить или кастрировать, важно чтобы на месте, а потом назад, ещё двое, нет, трое суток.

- Вон там, там, где висит щит Вашего батюшки, на стене, только дальше, в глубь, так сказать, в перспективу, там Семюр, - повторил Коммин, уточняя.

- Значит, там, - подытожил Карл. Он сгреб в охапку два, три яблока (Афродите, Гере, Артемиде) и запустил что было мочи в сторону Семюра.

Яблочная шрапнель ударила в стороны от батюшкиного щита. Один кусок скучающая в углу гончая сдуру поймала на лету. Клацнули челюсти. Выплюнуть кислятину в присутствии герцога гончая не решилась и обреченно опустилась на попу. Как воспитанная девочка.

Вот он выходит и стоит на балконе, где уместно появление Изабеллы, его жены. Балкон приличествует даме, кавалер не может подолгу красоваться здесь, его место внизу - петь, душить розу в объятиях замозоленной ладони, скрипеть снегом или камешками. Либо уж совсем иначе: где-то там, отираясь о бывалую простынь, вдувать в ухо своей королеве сеньяли, вспоминать песни царя иудейского - id est [1], писать любовь признанными петроглифами. Карл, однако, не здесь и не там. Не покурить он вышел. Утра нет - предутренняя мглистая невнятность, когда только запахи (сиренево-влажный против сухощаво-желтого) различают восход и послезакатные сумерки - мир субстанционирован мелкой взвесью, частички города парят в смеси с бесплотным туманом, псы и петухи растворены до времени тоже.

- Моя жена умерла, - говорит Карл, и это звучит естественно.