Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав. Страница 7

Его здесь никто и в грош не ставил. К тому же его мучила совесть при мысли о саде. Он должен посвятить всё своё время, чтобы привести сад в порядок. Пускай Бувар занимается фермой. Обсудив этот вопрос, они поделили обязанности.

Прежде всего надо было позаботиться о парниках. Пекюше велел построить парник из кирпича. Он сам выкрасил рамы и, опасаясь солнечных лучей, замазал мелом все стёкла.

Подготовляя черенки, он осторожно срезал почку вместе с листьями. Он испробовал разные способы прививки — прививку дудкой, венчиком, щитком, глазком, английским методом. С каким старанием он прилаживал привой к дичку! Как плотно прикручивал мочалой! Как обильно обмазывал садовым варом!

По два раза в день он приносил лейку и размахивал ею над посадками, точно кадилом. Глядя, как растения зеленеют и свежеют под мелкими водяными брызгами, он словно оживал и возрождался вместе с ними. Потом, увлёкшись, он срывал сетку с лейки и поливал прямо из горлышка, обильной струёй.

В глубине буковой аллеи, возле гипсовой статуи, стояла будка из брёвен. Там Пекюше хранил садовые инструменты и проводил блаженные часы, сортируя семена, надписывая этикетки, расставляя в порядке горшочки с отводками. В минуты отдыха он усаживался на ящик у входа и раздумывал, как бы ещё украсить сад.

Перед крыльцом дома, внизу, он разбил две клумбы герани, между кипарисами и кустарником посадил подсолнухи. А так как грядки поросли лютиками и аллеи были заново посыпаны чистым песком, то их сад золотился всеми оттенками жёлтого цвета.

Между тем в парнике развелись личинки и, несмотря на перегной из сухих листьев, под заботливо выкрашенными рамами и замазанными стёклами выросли какие-то жалкие, чахлые стебельки. Черенки на деревьях не привились, обмазка отклеилась, почки засохли, отводки не давали ростков, корни дичков побелели; у сеянцев был самый плачевный вид. Ветер, словно резвясь, опрокидывал подпорки у фасоли. Клубнике повредила излишняя подкормка, томатам — недостаточное пасынкование.

Пекюше загубил спаржевую капусту, брюкву, кресс-салат, которые ему вздумалось выращивать в лохани. После оттепели пропали все артишоки. Единственным утешением была капуста. На один кочан Пекюше возлагал особенно большие надежды. Он разрастался, разбухал, достиг чудовищных размеров, но оказался совершенно несъедобным. Не беда! Пекюше все равно радовался, что вырастил такое диво.

Наконец он попробовал заняться труднейшим, по его мнению, искусством — выращиванием дынь.

Он посадил семена различных сортов в плошки с перегноем и врыл их в землю внутри парника. Потом выстроил другую теплицу и пересадил туда самые сильные ростки, прикрыв их колпаками. Он действовал по всем правилам, как опытный садовод: оставил цветы, дал завязаться плодам, выбрал по одному на каждом стебле, срезав остальные, и когда дыни стали величиной с орех, просунул под кожуру дощечки, чтобы они не сгнили в навозе. Он обогревал их, проветривал, протирал носовым платком запотевшие стекла и, как только погода портилась, бежал за соломенными щитами.

По ночам он не мог заснуть от беспокойства. Случалось, даже вскакивал с постели и, наскоро натянув сапоги на босу ногу, в одной рубашке, дрожа от холода, мчался через весь сад, чтобы накрыть парник своим одеялом.

Канталупы созрели. Попробовав первую, Бувар поморщился. Вторая оказалась не лучше, третья тоже; для каждой из них Пекюше находил оправдание, вплоть до последней, которую он выбросил в окно, заявив, что ровно ничего не понимает.

А дело было в том, что он выращивал рядом разные сорта, и сахарные дыни смешались с обыкновенными, португальские — с монгольскими, соседство помидоров принесло ещё больше вреда, и в результате выросли омерзительные ублюдки, похожие по вкусу на тыкву.

Тогда Пекюше занялся разведением цветов. Он выписал через Дюмушеля саженцы и семена, купил перегною и смело взялся за дело.

Но пассифлоры он посадил в тени, анютины глазки — на солнце, гиацинты удобрил навозом, лилии полил после цветения, погубил рододендроны, обкорнав их, подкормил фуксии костяным клеем и засушил гранатовое деревцо, поставив его на кухне, возле плиты.

Опасаясь холодов, он накрыл кусты шиповника картонными колпаками, обмазанными свечным салом, и получилось нечто вроде сахарных голов на ножках.

Георгины держались на несоразмерно высоких подпорках, а между их рядами торчали кривые ветви японской софоры, которая нисколько не менялась — не гибла и не росла.

Между тем в Шавиньоле самые редкие растения должны были привиться, раз они произрастают в парижских садах, и Пекюше достал индийскую лилию, китайскую розу и эвкалипт, входивший тогда в моду. Все эти опыты провалились. Каждая неудача повергала его в недоумение.

Бувару тоже встречались немалые трудности. Друзья советовались, просматривали одну книгу за другой и, сталкиваясь с противоположными мнениями, не знали, на что решиться.

Взять хотя бы мергель. Пювис его рекомендует, а Роре отвергает.

Риефель и Риго не одобряют известь, несмотря на положительный результат, полученный Франклином.

По мнению Бувара, держать землю под паром — средневековый предрассудок. А у Леклерка приводятся случаи, когда это было необходимо. Гаспарен ссылается на некоего лионца, который пятьдесят лет выращивал хлебные злаки на одном и том же поле, что начисто опровергает теорию севооборота. Туль восхваляет вспашку в ущерб удобрению; наконец, майор Битсон отменяет и вспашку и удобрение!

Чтобы научиться предсказывать погоду, друзья стали изучать облака по классификации Льюка Говарда. Они созерцали облака, походившие на конские гривы, на острова или на снеговые горы, и пытались отличить дождевые от перистых, слоистые от кучевых; но формы облаков так быстро менялись, что они не успевали подобрать для них подходящее название.

Барометр их обманул, показания градусника были бесполезны; тогда они прибегли к способу, изобретённому при Людовике XV неким турским священником. Пиявка, помещённая в банку с водой, должна была держаться на поверхности перед дождём, лежать на дне при устойчивой ясной погоде и извиваться в ожидании бури. Но атмосферные явления почти никогда не совпадали с поведением пиявки. Наши исследователи поместили в банку ещё три пиявки. Все четыре вели себя по-разному.

После долгих размышлений Бувар признал, что ошибался. Поместье нуждалось в образцово поставленном хозяйстве, в применении интенсивной системы. И он вложил в это дело весь свой наличный капитал — тридцать тысяч франков.

Поддавшись влиянию Пекюше, он помешался на удобрениях. Компостная яма была заполнена ветками, кровью, требухой, перьями, всем, что попадалось под руку. Он применял в качестве удобрения фекальную жидкость, бельгийскую и швейцарскую, щёлок, копчёную сельдь, водоросли, тряпки; выписал гуано, попытался сам его добывать и дошёл до того, что уничтожил отхожее место — моча и та не должна была пропадать даром. Во двор к нему отовсюду несли дохлых животных. Поля были усеяны кусками падали. Среди всего этого смрада Бувар ходил гоголем. Установленный на повозке насос поливал всходы навозною жижей. А тем, кто морщился от отвращения, он говорил:

— Это же золото, чистое золото!

И сожалел, что у него мало навоза. Счастливы обитатели стран, где встречаются пещеры, полные птичьего помёта!

Сурепица уродилась плохо, овёс вышел посредственный, а пшеницу покупали неохотно из-за неприятного запаха. И странное дело: на Бугре, очищенном, наконец, от камней, урожай был гораздо хуже, чем прежде.

Бувар счёл нужным обновить инвентарь. Купил скарификатор Гильома, экстирпатор Валькура, английскую сеялку и огромный плуг Матье де Домбаля, но работнику плуг не понравился.

— Научись сперва пользоваться им!

— Ну что ж, покажите.

Бувар пытался пахать, у него ничего не получалось, и крестьяне насмехались над ним.

Бувар никак не мог приучить подёнщиков работать по сигналу, по звону колокола. Беспрестанно бранил их, бегал туда, сюда, заносил выговоры в записную книжку, назначал деловые свидания, забывал о них, и голова у него пухла от широких замыслов. Он собирался разводить мак для получения опиума, а главное, астрагал, который можно продавать под названием «домашнего кофе».