Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 62

Х-ха! А адмирал того еще не знал! И потому он засмеялся и сказал:

— Ну вот, хоть одно слово правды. Прекрасно! И… И… И проиграл ее тебе моряк. Ведь снова так?

— Так!

— Вообще великолепно! И тот моряк, опять держу пари, ганьбэец!

— Да! И к тому же капитан.

— Х-ха! Врешь!

— Я?!

— Да. А если это правда, так опиши тогда его, твоего капитана. И как он выглядел, и как он себя вел. Ну, слушаю!

И Рыжий рассказал — подробнейше, в деталях. Р-ра! Р-ра! Крот затаился, ждет, что ты сейчас заврешься, и тогда… Ну так слушай же! Слушай! И Рыжий говорил и говорил, Вай Кау слушал, не перебивал, кивал да вздрагивал и вновь кивал… Когда же Рыжий наконец замолчал, Вай Кау взял очки, тряхнул ими — что было вовсе ни к чему, а просто так, со зла, — затем надел их на себя… и лишь потом уже, в кромешной тьме, сказал усталым голосом:

— Это был Хинт, мой верный добрый Хинт. Сейчас он в крейсерстве, на днях должен вернуться. Вот мы его тогда и призовем сюда, возьмем ладный бочоночек, сядем втроем, поговорим, повспоминаем. Надеюсь, это будет оч-чень интересно. Ну а пока…

Вай Кау чуть привстал, потянулся к монете и осторожно тронул ее когтем, а после, высунув язык, еще и подтолкнул ее… а после, осмелев, взял в лапу, сел… и принялся рассматривать ее уже вовсе без всякой опаски — вертел и так и сяк, и пробовал на зуб, и нюхал, и прикладывал к ушам, и вновь рассматривал, а то водил подушечками пальцев, как слепой, по надписям, что-то нашептывал, урчал… Все тщетно! В его когтях это была монета как монета, да надпись необычная, да герб невиданный… а больше ничего такого — золото как золото. Глаз Незнакомца оставался неподвижным. Хвала Создателю, что удержал тебя, что ты не показал, как этот глаз…

— М-да! — с шумом выдохнул Вай Кау. — Так, говоришь, она… Ладно, гадать не будем! Хинт явится, тогда… А пока подождем! Я буду ждать, ты будешь ждать. И она будет ждать — у меня: со мной ей будет веселей, не так ли?

Рыжий почел за лучшее смолчать, не отозвался. Ну а Вай Кау повернулся в кресле и, выдвинув ящик стола, бросил туда заветную монету, закрыл, щелкнул замком, сказал:

— Вот, на сегодня как будто бы все. Иди, друг мой, и отдыхай. И вспоминай. Чтобы потом, в следующий раз, отвечать четко, быстро и ясно. А чтобы ты даром время не терял, я, чем могу… О, да!

И потянулся к колокольчику, тот едва слышно брякнул, и тотчас опять сама собой распахнулась входная дверь. Вай Кау указал на нее. Рыжий медленно встал и пошел из кабинета — как во сне…

Да нет — просто во сне, в кошмарном сне! Проклятый Крот! Он что-то знает про монету, но молчит… Но и он тоже чего-то не знает, но зато знаешь ты! А посему, придя в гостиницу, ляг, вспомни все, как следует, прикинь и сопоставь, и, может быть, тогда… В гостиницу! Скорей в гостиницу!..

Глава третья — ВВА-ВА-ВА!

Только в гостиницу он больше не вернулся. Адъютант, дожидавшийся Рыжего в холле, важно сказал:

— За мной!

Рыжий не спорил. Спустившись по канатному крыльцу, они еще раз миновали площадь и подошли к распахнутым дверям обер-лоцманской школы. Там на приступочке сидел хмельной стюард в засаленной беляшке. При виде адъютанта он вскочил, неловко отдал честь, пытался доложить…

— Хва! — рявкнул адъютант.

Стюард испуганно присел, посторонился.

— Вот так всегда! — в сердцах воскликнул адъютант. — С утра напьются, как клопы!.. Прошу!

Рыжий прошел за ним в застольную. Там было грязно и накурено. Всклокоченный приземистый толстяк в коротенькой штабной жилетке стоял возле окна, смотрел на рейд. И он, похоже, был еще пьяней стюарда. Услышав, что к нему вошли, толстяк спросил, не повернув головы:

— Ну, что еще?

Да, так и есть: он пьян! Однако адъютант как будто не заметил этого, а браво доложил:

— Вот, Сам прислал.

Толстяк лениво повернулся, глянул на Рыжего, пожал плечами и сказал:

— Зачем он мне?!

— Н-ну, — сбился адъютант, — велели привести, я и…

— А больше ничего?

— Нет, ничего.

— Тогда гуляй. Гуляй, я говорю!

И адъютанту ничего не оставалось, как уйти. Что он и сделал, громко хлопнув дверью. Ну а толстяк…

Толстяк, шатаясь, подошел к столу и сел, наполовину скрывшись за кувшинами, костями, мисками, яичной скорлупой и прочим мусором… и снова соизволил посмотреть на Рыжего. Рыжий молчал. Тостяк, поплевав на лапу, пригладил ею плешь между ушами и принялся насвистывать «Красотку», и строить из костей редут, и то и дело искоса поглядывать на Рыжего. Даже не искоса, а злобно. При том очень злобно!

Но после адмиральских глаз это было не только нестрашно, а даже просто смешно и нелепо. И Рыжий без «позвольте», «разрешите» прошел к столу и сел напротив толстяка, достал сигару, закурил и пустил дым — прямо в него, конечно, в толстяка! Того всего перекосило: он тотчас же вскочил, лапой махнул — и все, что было на столе, со звоном-лязгом-грохотом слетело на пол!

— Бейка! Служи! — гневно вскричал толстяк.

Вбежал стюард, засуетился, смел черепки, убрал и вновь накрыл на стол — на этот раз все чистое, горячее и свежее, и до краев. Толстяк сурово наблюдал за ним, молчал, злобно поглядывал на Рыжего, сопел… Но только лишь стюард ушел, сразу поднял кувырь дрожащею с похмелья лапой и важно представился:

— Ларкен, флаг-спец.

Рыжий ответил ему в тон:

— Полковник Рыш, картограф, — и отложил дымящую сигару и тоже взялся за кувырь.

— Тогда… за крыс! Береговых! — сказал Ларкен и нагло рассмеялся.

— Береговых, пусть так, — согласно кивнул Рыжий. — И за морских, они чем хуже?!

Ларкен грозно рыкнул, вскочил!.. А Рыжий как сидел, так и сидел себе, смотрел на спеца теплыми, ленивыми глазами. Вот разве что и когти еще выпустил да уперся коленкою в стол, чтобы чуть что, так сразу же пинать его на спеца!

Нет! Не дошло до этого. Ларкен зло фыркнул, сел. Сказал:

— И все-таки за крыс. За всяких!

— Всяких.

Чокнулись и кувырнули, и принялись закусывать. А закусив, Ларкен резко отставил свою миску, помолчал, потом нервно откашлялся, глянул на Рыжего, а после жадно взялся за кувшин… отдернул лапу… снова потянулся… нет, все-таки убрал, сказал усталым голосом:

— Итак, полковник… Как тебя?

— Рыш.

— Рыш! Итак, полковник Рыш, за дело. Давно ты здесь?

— Нет, со вчерашнего.

Ларкен изумленно захлопал глазами, спросил:

— И уже отсидел в Карантине и вышел?

— А я и не сидел, — просто, совсем без вызова, ответил Рыжий. — Я так: пришел, оформился, меня свезли в гостиницу. Там отдохнул, а утром пригласили к адмиралу…

— К Кроту? — совсем уж недоверчиво спросил Ларкен. — Тебя, береговую кры… Гм! Да! Значит, тебя — и к адмиралу, сразу, без конвоя!

— Да, без. А что? Вай Кау ждал меня и беспокоился. Вот и…

— Ну-ну! Пой, заливай! — вскричал Ларкен и засмеялся. — Да вас, волны не нюхавших, чтоб сразу допустили до…

И вдруг он замолчал и проморгался, и даже почесал за ухом и так и замер с поднятою лапой… И вдруг вскочил и закричал:

— Ар-ар! Какой я чва! Так ты ж… тот самый Кронс, трубач и тайнобрат, трактат о Юж… Так это?!

— Да, — скромным голосом ответил Рыжий и столь же скромно потупился.

— Ну вот! — и Ларкен развел лапами. — Надо же! А я как… Да! Прости, приятель! Но ты в таком диком прикиде, что я и не узнал. Прости!.. Бейка, сюда!

Опять вбежал стюард. Ларкен важно сказал:

— Так! Эту дрянь убрать. А принести… Из верхней бочки. Понял? И закусить — чтоб было в масть. Порс! Порс!

Бейка забегал, зашустрил. Ларкен преобразился, просветлел и даже вроде протрезвел. А волновался как! То вскакивал, то вновь садился, напевал, ребра почесывал от нетерпения. Когда же все было готово, Ларкен немедленно налил конечно же по полному, провозгласил:

— За Бурк! — и залпом выпил, и, даже не притронувшись к закуске, опять налил, сказал: — Ты, брат, не представляешь даже, да! Еще за Бурк! И за тебя! За годы юные! За все!