Гипнотрон профессора Браилова - Фогель Наум Давидович. Страница 22

То, что повернуло его мысли совсем в другом направлении, произошло на десятый день пребывания в санатории. Воистину, великие идеи приходят внезапно.

Перед обедом Эмерсон, как всегда, спустился в приморский парк. На небольшой полянке у красной гранитной скалы он остановился, чтобы послушать журчание пробивающегося тут родника. Вот на этой полянке и повстречался ему Арно Кестли – отдыхающий в этом санатории сын известного в Америке миллионера.

– Не хотите ли составить компанию в крокет, мистер Эмерсон? – развязно предложил он, глядя перед собой мутными глазами.

Эмерсон посмотрел на него испытывающим взглядом.

– Вы опять накурились опия, Арно? Не доведет вас до добра эта гадость.

– А что делать? – вопросом на вопрос ответил Арно, покачиваясь на длинных ногах. – Наша жизнь чертовски однообразна и дьявольски скучна. Только и чувствуешь себя человеком, когда надышишься этой, как вы сказали, гадости. Я раздобыл малую толику гашиша. Если б вы знали, какие чудесные видения возникают, когда накуришься. И главное, все помнишь потом, до мельчайших подробностей помнишь. Пойдемте угощу, а?

Эмерсон любезно отклонил предложение. Он, терпеть не мог наркоманов. Они вызывали в нем, как у большинства сильных людей, неприятное чувство презрения и гадливости.

Кестли, несмотря на состояние опьянения, видимо, почувствовал это.

– Я понимаю, что вам противно смотреть на таких, как я, дорогой мистер Эмерсон, – произнес он с нотками грусти в голосе. – Мне и самому противно. Но что поделаешь, если без этой пакости ничего в жизни не мило? Вот уже два года, как я ежедневно отравляю себя. Сколько лет живут наркоманы?.. Пять–шесть?.. Вот видите. Обреченный человек?.. Понимаю и… Все равно не жалко. Вы, говорят, большой мастер изобретать всякого рода приборы. Ну что бы вам придумать какой-нибудь для таких, как я. Включил аппарат и лежи, наслаждайся без всякого вреда для здоровья. Мой старик не пожалел бы и миллиона за такую побрякушку. Ей-богу!..

Этот разговор заставил Эмерсона задуматься. А ведь молодой бездельник прав. В стране с каждым годом все больше и больше растет потребление алкогольных напитков и всякого рода наркотиков. Дело принимает такой размах, что даже в конгрессе бьют тревогу. От “сухого закона”, введенного в свое время, выиграли только контрабандисты. Тринадцать лет полиция вела ожесточенную борьбу, конфискуя ежегодно десятки тысяч тайных самогонных аппаратов, сотни тысяч и миллионы галлонов спирта и, в конце концов, сдалась. “Сухой закон” пришлось отменить. В борьбу с алкоголизмом вступили медики и проповедники. Но что они могли сделать, когда большинству неуютно и тревожно живется в этой “благодатной” стране? Когда нужно хоть чем-нибудь смягчить мрачную перспективу завтрашнего дня, когда ослабленное тело и размягченная воля требуют какого-нибудь стимула извне. Когда те, кому выгодно спаивать и отравлять людей, пользуясь священным правом свободного предпринимательства, широко и беззастенчиво рекламируют свою продукцию, пуская для этого в ход обман и насилие, подкупая ученых и государственных деятелей. Совсем недавно в конгрессе видный сенатор Оплторн, у которого единственный сын допился до белой горячки, а две дочери оказались участницами притона кокаинистов, бил себя в грудь, кричал, требуя вмешательства Белого дома: “Мы не смеем спокойно смотреть!.. Гибнет наша молодежь, наша опора, наше будущее!.. Мы обязаны принять меры!..” – “Ну что ж, уважаемый мистер Оплторн, – думал Эмерсон, – я знаю, как помочь вашему горю”. Алкогольное опьянение с точки зрения физиологии – это не больше не меньше, как один из вариантов центрального торможения. Внимание и самоконтроль, свойственные трезвым людям, выключаются. Отсюда утрата рассудочности, необдуманность поступков и то блаженство, легкомыслие, которое называется эйфорией. Ну что ж, я сконструирую аппарат, который заменит и алкоголь, и опий, и гашиш, поможет хоть на время уйти от всех житейских тягот, позабыть о том, что на свете царит нужда и косность, продажность и взяточничество, предательство и клевета, болезни, на лечение которых у большинства не хватает средств, потрясающая роскошь для небольшой кучки, оплачиваемая изнурительным трудом миллионов, несправедливость, которая заставляет эти миллионы сжимать кулаки от ярости, толкает их на революцию. Богатое воображение Эмерсона рисовало ему неоновые рекламы на Бродвее: “Если вы хотите перенестись в мир сказочных наслаждений и райского блаженства – покупайте аппараты профессора Эмерсона “Эйфория!”, “Если вы одержимы тоской и скукой, если ваше сердце гложет печаль, приобретайте аппарат Эмерсона!”. “Вино веселит человека, но разрушает здоровье. Аппарат профессора Эмерсона заменяет лучшие вина и совершенно безвреден!”

Радужные мечты Эмерсона прервал негритенок-служитель санатория. Мальчик подал профессору телеграмму. Мистер Митчел просил профессора срочно возвратиться в институт.

“Чудесно!” – подумал Эмерсон. Он спрятал телеграмму в боковой карман пиджака и бросил мальчишке несколько монет. “Воображаю, как обрадуется моей идее мистер Митчел”.

На следующий день он уже был в институте. Митчел приехал к десяти и, узнав, что Эмерсон сейчас в лаборатории высокого напряжения, направился туда.

– Мне надо бы поговорить с вами с глазу на глаз, – сказал он суховато, едва успев поздороваться

Догерти и дежурный инженер вышли. Митчел окинул глазами высокий, в два этажа, зал, задержал на несколько секунд свой взгляд на двух металлических шарах, укрепленных на гигантских изоляторах под потолком, и обернулся к Эмерсону.

– К сожалению, мне пришлось оборвать ваш отпуск, профессор, – сказал он, усаживаясь в кресло и закуривая.

– Я только рад этому, – заметил Эмерсон и коротко рассказал о своих намерениях.

Митчел скривился

– Искусственная эйфория?.. Занятно!.. Пожалуй, стоит покорпеть на досуге. Но сейчас это меня не интересует. – Он сделал паузу и спросил, глядя в упор на Эмерсона: – Скажите, на каком расстоянии действует ваш генератор?

– Максимум – десять метров. Однако наибольшая эффективность – в пределах пяти.

– А нельзя ли увеличить это расстояние в несколько сот, а еще лучше – в несколько тысяч раз?

Эмерсон с удивлением посмотрел на своего патрона.

– В несколько тысяч раз? – переспросил он. – Я не ослышался?.. Да это же… И какой смысл?..

– Что касается смысла, то предоставьте другим позаботиться об этом, – нахмурился Митчел. – Мне нужно знать, сможете ли вы сконструировать более мощный генератор при условии полной безопасности для здоровья?

– Я не думал об этом, – растерянно пробормотал Эмерсон. Я совершенно не думал об этом.

Он, потянувшись к столу, взял индикатор напряжения и принялся рассеянно натирать его желтую ручку суконкой.

– Мне важно знать, реальное ли это дело. Сейчас меня интересует только теоретическая сторона вопроса.

Эмерсон молчал. Он продолжал автоматически натирать ручку индикатора, потом так же автоматически поднес ее к стоящему на столе прибору. Стрелка прибора качнулась и замерла на числе 13. Глаза Эмерсона радостно блеснули.

– Вам знаком этот прибор, мистер Митчел? – спросил он.

– Эти игрушки выпускает мой завод в Детройте. Что-то вроде электроскопа. У вас в руках янтарь, по-видимому?

– Да, янтарь, – ответил Эмерсон

Он прикоснулся к прибору пальцем. Стрелка медленно поползла к нулю. Тогда он снова энергично потер янтарную ручку индикатора суконкой и опять поднес ее к прибору.

– Конечно, это игрушка, – произнес он, глядя на стрелку. – Статическое электричество. Янтарная палочка и суконная тряпка. Но… было время, когда эта игрушка повергла ученых в изумление. Ничтожный заряд. А сейчас… Вот как далеко мы ушли. – Он шагнул к пульту, укрепленному на противоположной стене, и резким движением руки включил рубильник.

Между металлическими шарами проскочила гигантская искра. Громоподобный грохот потряс здание. В комнате запахло озоном. Эмерсон выключил рубильник и снова включил его. Снова разряд.