Шагни в Огонь. Искры (СИ) - Мичи Анна "Anna Michi". Страница 9

Девочка развивалась хорошо, обгоняя многих своих ровесников. Поначалу он наблюдал за ней через каждые три дня: когда она ещё младенцем лежала в колыбели и вопила, требуя внимания; потом, убедившись, что всё обстоит благополучно, стал заглядывать в шар не чаще раза в месяц, а то и в два месяца. Был даже период, когда он, полностью уверенный в успехе дела, не пользовался хрусталём около полугода; и вот, в последнее время снова начал наведываться в башню дважды в месяц.

– Уже скоро, – повторил мужчина сам себе.

Ей уже девять, через годик-полтора девочка будет поддаваться обучению. Тогда и наступит время открыть ей правду.

– Когда Хиден только родилась, – сказала женщина, наблюдая за целеустремлённым выражением на лице дочери, – я по первости напугалась, что девочка у нас больна, да и врачи качали головами: она такая беленькая. Подозревали альбинизм.

– Я помню. И эти диагнозы, что-то про отсутствие пигмента, да?

– Как ты запомнил? – засмеялась она. – С твоей-то катастрофической рассеянностью?

– Любимая, она же всё-таки моя дочь.

– А дело-то было в тебе, твоя наследственность. Но я-то всегда понимала, что никакая она не альбиноска – глазки у неё ясные, голубые.

– Я тебя люблю, – невпопад сказал мужчина.

– И я тебя тоже, – развеселилась жена. – Куда же я без тебя, горе ты моё луковое.

– Иногда мне кажется, – интонация была серьёзной, – что я не существовал до встречи с тобой. Знаешь, всё, что было до, – словно покрыто туманом, и только с твоим появлением моя жизнь обрела краски.

– Скажешь тоже, – живо возразила женщина, смущённо улыбнулась.

– Но это правда. Я помню, конечно, своё детство, первое сентября и школу, университет; помню, как решил заниматься археологией, но знаешь – это всё так плоско и бессмысленно по сравнению с яркостью моей жизни после встречи с тобой.

Слегка зарумянившись, она прильнула к нему, утыкаясь в складки пальто, вечно нечищеного пальто – он всегда забывает сказать ей, чтобы почистила, никогда не замечает. Муж обнял её, лёгким движением погладил по макушке, прижался губами к тёмным волосам.

Дети на краю пруда, окружённые стаей голодных уток, что-то бурно обсуждали.

Мужчина в тёмной комнате досадливо поморщился, кинул взгляд на окно. Прямоугольник казался чёрным, прутья решётки поглотила ночь – стемнело быстро.

Снова посмотрел в хрустальный шар, на пруд в чужом мире, на обнявшуюся пару.

С коротким вздохом прошептал:

– Несчастные слепцы...

Сомицу – ноябрь

Азраэль: Таллинн

В узком коридорчике «сталинской» квартиры с высокими потолками задребезжал телефон.

Женщина средних лет, в фартуке, с руками в мыльной пене, выглянула из кухни. С опаской посмотрела на приоткрытую дверь в комнату, быстро вытерла ладони о висящее на ручке кухонной двери полотенце, побежала в коридор. Зашелестела занавеска из деревянных нитей, составляющих порядком выцветшую мозаичную картинку.

Хозяйка квартиры сняла трубку, шепнула:

– Ало?

– Светланпетровна? – спросила трубка знакомым голосом.

– А, Валентина Яковлевна! – обрадовалась женщина. – Как ваши дела? Какие новости?

– Ой, да у меня-то всё по-старому, муж да дети, верчусь, как белка в колесе, – собеседница словоохотливо пустилась в разговор. – У младшего-то, Семёна моего, представляете, в школе порядки какие-то новые завели, денег требуют!

– На что?

– Ой, я даже и не знаю, питание – не питание, а Сёмочка мне так невнятно объясняет! Хотела спросить у старшего, он же в той же школе учится, так тот плечами пожимает, мол, ему на питание денег не надо, ты, мамка, на расходы побольше давай! Ой, кстати!.. – тут в голосе Валентины Яковлевны прорезалось плохо скрываемое стремление скорее поделиться. – Моему старшенькому-то! Девицы так и названивают, так и названивают!

– Да вы что. Ему же только пятнадцать вроде.

– Да-да, а звонят уже такие девушки, взрослые такие – я же по голосу слышу! Спрашивала его на днях: «А девочка-то тебе какая-нибудь нравится?» – а он отмахивается, да ну, мол, надоели! – собеседница хихикнула.

Из вежливости Светлана Петровна заохала.

– А ваш-то как? – поинтересовалась знакомая. – Большой, небось, мальчишка-то уже?

– Десять исполняется, – Светлана Петровна понизила голос, прильнула к трубке: – Да странности с ним какие-то творятся, Валентина Яковлевна, и говорить-то страшно.

– Да вы что, – озадаченно отозвались на другом конце провода. – Какие-такие странности?

– Я даже не знаю, как назвать... Лунатизм не лунатизм... По ночам-то он не ходит, – женщина докладывалась и поминутно оглядывалась на незакрытую дверь, очертания которой проглядывали сквозь занавеску, – ходить-то по ночам не ходит, но снится ему что-то, бормочет всякое непонятное, и ведёт себя странно.

– А что бормочет?

– Глупости какие-то бормочет! Азраила какого-то призывает, несёт что-то про бога на земле и воплощение в человеческое тело. А сам ведь ребёнок совсем!

– Кто это Азраил такой?!

– Кто его знает, ангел вроде с огненным мечом. Из Священного Писания. Я сама не знаю, слыхала где-то.

– Ой, подождите, у мужа спрошу, он у меня всё знает, – трубка издала гулкий стук и невнятно зашелестела.

Светлана Петровна оглянулась ещё раз, прислушалась, но в квартире царила тишина. Племянник, похоже, не интересовался тёткиной болтовнёй.

Трубка снова ожила, пошуршав, выплюнула возбуждённые слова:

– Бог смерти, говорит! Принимает души в Божье царство!

– Ох ты, в наш-то век безверия и атеизма! – Светлана Петровна с трудом подавила желание перекреститься. – И откуда у мальчика такое в голове только берётся?

– Вы, Светланпетровна, – посоветовала Валентина Яковлевна, – отведите его к психиатру. Там скажут, что делать.

– Ох, и правда, и правда, – согласилась женщина. – Но вы подумайте, столько лет ничего не было, а тут вдруг началось!

– Да вы что...

– И рисовать начал. То есть рисовать-то он и раньше рисовал, хорошо рисовал, ещё родители живы были, а тут словно одержимый стал. Только и делает что рисует, ничего кругом не слышит. А ночами – сны эти странные, кошмары. Я уж думаю, может, родителей вспоминает? Ведь никто ж не знает, как они умерли, милиция дело так и забыла. То ли самовозгорание какое, то ли воры подожгли. То ли, грех сказать, маньяк забрался. Хорошо, мальчик сам жив остался.

– Вы молодец всё-таки, Светланпетровна, – посочувствовала трубка. – Не всякая бы решилась в такой ситуации ребёнка взять.

– А что же делать? – вздохнула она. – Как его одного оставишь.

И снова оглянулась на приоткрытую дверь.

Суваци – декабрь

Дарина: Токио

Девочка-подросток в тёмно-синей школьной юбке, длинном свитере, форменных чёрных гольфах, цветом сливающихся с ботинками, возвращалась домой. По улице гулял ветер, подхватывал волосы, хлестал по лицу. Поёживаясь, девочка шмыгала носом.

Солнце садилось. Дарина задрала рукав, прикрывающий кончики пальцев: защита от зимнего холода, замена перчаток, – посмотрела на часы. Пять вечера – дневное светило неторопливо катилось за черепичные крыши домов. На востоке уже изгибался неподвижный месяц, ещё почти невидимый, одного цвета с плывущими высоко в голубом небе облаками.

Тяжёлая сумка неудобно била по боку, девочка остановилась, устраивая содержимое поудобнее.

Всё в порядке? Всё в порядке?..

Дарина тревожно оглянулась, потом опустила глаза, застыла, стискивая ледяными пальцами перекинутый через грудь ремень. Землетрясение? Показалось, земля под ногами чуть заметно дрогнула, готовясь подбросить. В ушах звенело.

Что-то надвигалось. Что-то опасное.

Школьная сумка показалась предательски тяжёлой, мёртвым грузом, тянущим ко дну. Нельзя здесь стоять! На дорогу, подальше от домов – рядом со зданиями слишком опасно, здесь – опасно, Дарина знала, чувствовала каждым волоском.