Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна. Страница 30

Сам Августин поражался тому, как это я до сих пор не вздрогнул от отвращения.

— Я изумлен тем, как легко ты причиняешь вред беззащитным, а сам хоть и с тяжелой душой, но все-таки прислуживаешь нечисти. Если бы жители Рошена узнали, они бы не поверили в такое разоблачение.

— Толпу ослепляет тот блеск, которым наделили меня они, — Августин кивнул на окно и пространство темного поднебесья за ним, словно давая понять, что имеет в виду тех, кто ночью пускается в полет на шабаши и совершает различные злодеяния. — Каждый день, каждый час, монсеньер дракон, смотря на толпу внизу, в городе, я вспоминаю, что ее любовь не постоянна, и боюсь того, что вскоре, возможно, уже завтра, им понадобится новый кумир, а старый будет низложен, не потому, что он потерял свой блеск, а потому что народ тянет на новизну и разнообразие. Потому что измена у людей в крови.

— И поэтому ты так часто проливаешь их кровь? Довольно мелочная отместка. Чем провинилась ныне покойная леди Кристаль перед тобой, тем, что захотела стать родней твоих врагов?

— Да, — ничуть не стесняясь, подтвердил Августин. — Ее знатность и ее приданое сделали бы их сильнее, поэтому пришлось ее убрать. Ее жених и его брат теперь пытаются строить против меня козни, но, возможно, скоро отправятся на костер и они. Мне с самого начала не понравилась эта зазнавшаяся, аристократическая семья. Они так кичились своим титулом и богатством, пытались меня наставлять, даже не подозревая, что через какие-то месяцы мне удастся достичь тех высот, которые вовек недостижимы для них.

— Ты злопамятен, ты горд всем, чего достиг, — я так никак и не мог улететь, меня тянуло на новую стычку с ним. — Ты сам всех высокомернее, и только мне одному видно, что венец святого ты бы без колебания променял на шпагу и камзол одного из тех вельмож, которых казнишь.

— Они никогда не догадаются, — Августин посмотрел на окно так, будто видел толпу горожан внизу, на пустой площади. — Удел инквизитора, такого, как я — это власть, а участь вельмож — костер. Скоро в Рошене не останется таких гордецов, которые не испытали бы страха или уважения ко мне.

— Останется дракон, — с насмешкой и бесконечной самоуверенностью возразил я.

— Да, — с осознанием правды кивнул Августин. — Но ты не принадлежишь Рошену, точно так же, как и любому другому городу. Ты либо гость, либо палач, но только не патриот. Разве можно им быть, если у тебя самого нет родины.

— Она сгорела, — признался я, страны, которая была когда-то моим домом, больше не существовало, пламя поглотило ее всю, остались лишь воспоминания. — Родины у меня больше нет, но меня зовет другая сторона, там, где в темном колдовском крае возможно все, и где никто не чувствует себя чужим. Туда ты никогда не попадешь, что бы там ни посулили тебе твои хозяева, а впустить кого-то во врата волшебной империи невозможно без моего позволения.

И можно было не кричать и не спорить всю оставшуюся ночь. Всего пары фраз хватило, чтобы от неприступности и холодности Августина не осталось и следа. В этот раз мне, правда, удалось его задеть, разжечь в нем ярость и разрушить его мечту. Он крепко сжал кулаки, борясь с подступающим гневом. Хладнокровие ему удавалось сохранить, но с трудом. Он знал, что бесполезно кидаться со мной в драку, с таким же успехом можно колотить голыми руками по крепкой, усеянной железными шипами стене. Монолит ты все равно не разрушить, а вот кожу и мясо с костей обдерешь.

— Прощай, дракон! — коротко бросил Августин.

— До встречи, мой святой брат, — я встал на ноги, ощутил под подошвами сапог тонкую полосу подоконника. Каменный и недавно вычищенный, он скользил под ногами, но я не боялся упасть, напротив, сам стремился кинуться вперед, навстречу высоте, холоду звездных небес и ветру, который бил в лицо и парусом раздувал плащ у меня за плечами. К чести Августина он не стал неистовствовать и бросать проклятия мне вслед, а постарался сохранить хотя бы видимость холодной вежливости, какую обычно сохраняют противники перед дуэлью, как то пристало людям высокого происхождения. Откуда только в деревенском мальчишке, чудом вырвавшемся из пепла и грязи, может взяться чисто аристократическое высокомерие, привычка вести себя с врагами холодно и надменно, как то подобает князю, а не пахарю.

Всего миг, и я уже не ощущал никакой опоры под ногами, а спокойно парил над землей сам. Может быть, сейчас, когда дракон улетел, Августин дал выход злости, принялся рвать и колотить свои же вещи или кидать угрозы пустому месту, где еще недавно стоял я. Во всяком случае, до моего исчезновения он с достоинством удерживал собственные эмоции, и это равняло его с выходцами из благородного сословия, которых он из зависти отправлял на казнь.

Ночь была холодной. Смертного бы мороз пробрал до костей, но меня стужа не пробирала так сильно, как обычных людей. И время свое я проводил тоже не как люди. Полет, потом ходьба по безлюдным улочкам. Никто бы больше на такое не решился в февральский холод. Жители Рошена заперлись в своих домах. Люди прячутся от зимы в тепле и уюте, и только мне, как призраку, приходится тенью носиться по окрестностям, чтобы охладить пламя внутри себя. В эту ночь я был даже рад, что мне тоже есть к кому пойти. Если бы не манившее теплым оранжевым светом окно Флер, я бы почувствовал себя еще более одиноким и проклятым, чем раньше.

К ней я ни разу не решился прийти, как к Марселю через окно, а чинно поднимался по лестницы и отворял дверь. При первой встрече я пытался предупредить Флер, что от меня исходит опасность, а теперь, напротив, остерегался пускаться с ней в откровения. Как изменчива жизнь. Еще недавно я мог бы продемонстрировать этой девушке свою необычность и без сожаления отпугнуть ее, а теперь не хотел, чтобы она узнала, кто я такой на самом деле.

Ступеньки тихо поскрипывали, а я думал о том, что Флер еще даже более уязвима, чем Марсель для происков Августина. Ведь на ее руке крест, который при удачном истолковании можно выдать за ведьмин знак. А у Марселя вполне возможно не найдется даже и родинок не то, что колдовских меток. Лучше, чтобы Флер не знала ничего о моем колдовстве и не дрожала в ожидании того мига, когда и в ее дверь постучит кулак инквизитора.

Я решил взять за привычку не являться к девушке без подарка. Одно быстрое повеление духам, и в кармане возникла вполне ощутимая тяжесть изящной сапфировой броши. Нужно было бы каждый день оставлять на подоконнике у Флер какой-нибудь маленький сюрприз: мелкую драгоценность, моток кружев или даже карманный сборник стихов. Недавно я узнал, что Флер умеет читать, но еще не выяснил, любит ли она книги. Роза любила, тут же мелькнула в голове болезненное воспоминание. Ну, почему я хотя бы на миг не могу выкинуть из головы образ моей императрицы и не тосковать по прошедшему.

В эту ночь Флер не спала, а пыталась научиться вышивать. Пока что ей это не слишком хорошо удавалось, иголка все время выскальзывала из ее рук, малине путались, пяльцы чуть ли трещали от того, как сильно она их сдавила, а стежки ложились то криво, то косо. Рукоделью девушку, явно, никто не обучал. Флер, наверняка, не умела ни вязать, ни плести кружева, ни уж тем более готовить, но зато всю ночь она ходила по комнате в бальном наряде и, явно, тосковала по танцам. Сейчас она тоже была наряжена, как на бал. На голове сверкал изумрудный венчик, пальцы были унизаны кольцами, а роскошное платье цвета первой зелени слишком не сочеталось с убогой обстановкой крошечной каморки. Сама Флер была здесь, явно, не на месте, одно экзотической украшение в уголке мрака и бедноты.

Лампада скудно освещала комнату, только маленький пятачок вокруг кровати был озарен грязноватыми оранжевыми отблесками, а остальное помещение тонуло в полутьме. Носились взад-вперед какие-то тени, множество теней, которым просто неоткуда было здесь взяться. Здесь ведь никого не было, кроме меня и Флер, и, тем не менее, множество силуэтов вальсировали, сцеплялись друг с другом, кланялись кому-то на кое-как освещенной части стен. Одна из теней сделала реверанс, как будто адресованный Флер, словно та в этот миг была вовсе не неудавшейся рукодельницей, а настоящей королевой.