Пыль Снов (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 21

Удинаас кивнул, не решаясь подать голос.

— Я… в смущении, друг мой. Как ты решился позволить им встретиться? Как ты убедил себя, почему не стал противодействовать вторжению Тисте Анди? Хижина, Удинаас, может заполниться ложью. Что помешает Белому Ворону предложить твоему сыну сладкий глоток жуткой силы?

В тоне Онрека слышалась искренняя забота; он заслуживал большего, нежели смущенное молчание. Удинаас снова потер лоб, не понимая, что бесчувственней: руки или кожа лица, гадая, почему хочет ответить как можно точнее. — Я шел по Королевству Старвальд Демелайн, Онрек. Среди костей бесчисленного множества драконов. Подле самих врат тела были навалены, словно груды мух около узкого застекленного окошка.

— Поистине в природе Элайнтов заложена страсть к саморазрушению. Но тогда, — предложил Онрек, — не лучше ли держать Рада подальше от этого порока?

— Вряд ли это возможно. Можно ли отказаться от своей природы, Онрек? Каждый сезон лосось возвращается из моря и заваливает умирающими телами горный поток, отыскивает место рождения. Древние тенаги оставляют стадо и умирают среди костей предков. Бхедрины каждое лето мигрируют на равнины, а каждую зиму уходят на окраины леса…

— Безмозглые твари…

— Я знавал рабов в селе Хирота, тех, что прежде были солдатами. Они сохли от печали, потому что понимали: никогда им снова не увидеть мест давних битв, мест, на которых они впервые пролили кровь. Им хотелось вернуться, побродить по мертвым полям, постоять перед курганами, в которых лежат кости павших товарищей, друзей. Вспомнить и поплакать. — Удинаас покачал головой. — Мы не так уж отличаемся от зверей, с которыми делим мир. Единственный талант, нас отличающий — способность отрицать истину, и в этом мы чертовски преуспели. Лосось не спрашивает, что его влечет. Тенаг и бхедрин не сомневаются в зове.

— Итак, ты предоставишь сына его судьбе?

Удинаас оскалился: — Не мне решать.

— А Сильхасу Руину?

— Может показаться, Онрек, что здесь мы в безопасности, но это заблуждение. Убежище отвергло так много истин, что я поражен до глубины души. Ульшан Праль, ты, весь ваш народ — вы силой воли вернулись к жизни, создали для себя мир. Азат у прохода поддерживает ваши убеждения. Но это место, чудесное место, остается тюрьмой. — Он фыркнул. — Мог бы я приковать его здесь? Стал бы? Осмелился бы? Ты забыл, я сам был рабом.

— Друг, — отвечал Онрек, — я свободно перехожу в иные миры. Я сделался плотью. Я исцелился. Разве это не истина?

— Если это место будет уничтожено, ты снова станешь Т’лан Имассом. Ведь это так называется? Тлен, бессмертие костей и сухой плоти? А твое племя рассыплется прахом.

Онрек смотрел распахнутыми от ужаса глазами. — Откуда ты узнал?

— Я не думаю, что Сильхас Руин солгал. Спроси Кайлаву — я вижу в ее глазах нечто, особенно когда приходит Ульшан Праль или когда она сидит с вами у костра. Она знает. Она не может защитить этот мир. Даже Азату не победить того, что придет.

— Значит, это мы обречены.

— Нет. Есть Рад Элалле. Есть мой сын.

— Вот почему, — после долгой паузы сказал Онрек, — ты отсылаешь его. Чтобы он выжил.

«Нет, друг. Я отсылаю его… чтобы спасти вас всех». Однако он не мог сказать это вслух, открыть тайну. Он хорошо узнал Онрека, узнал Ульшана Праля и весь здешний народ. Они могут не принять такой жертвы, даже потенциальной. Они не захотят, чтобы Рад пожертвовал жизнью ради них. Нет, они без лишних колебаний предпочтут гибель. Да, Удинаас хорошо узнал Имассов. Их главная черта — не гордость, а сочувствие. Трагический род сочувствия, приносящий себя в жертву, видящий в жертве единственный выбор, делающий выбор без колебаний.

Лучше взять надежду, взять страх — и утаить в душе. Что он может дать Онреку сейчас, в этот миг? Он не знает.

Снова повисло молчание. Наконец Онрек сказал: — Ну да ладно. Я понимаю, принимаю. Нет причин, по которым он должен гибнуть с нами. Нет причин, чтобы он видел нашу гибель. Ты готов уберечь его от горестей, насколько это вообще возможно. Но, Удинаас, будет неприемлемым, если ты сам разделишь нашу судьбу. Ты тоже должен покинуть этот мир.

— Нет, друг. Я так не поступлю.

— Твой сын будет нуждаться в тебе.

«О, Рад любит вас всех, Онрек. Кажется, почти так же сильно, как меня. Но я остаюсь, чтобы напоминать ему, за что он сражается». — Туда, куда он уйдет с Сильхасом, я пройти не смогу, — сказал он и хмыкнул, послав Онреку уклончивую улыбку. — К тому же здесь и сейчас, в твоей компании — в компании Имассов — я почти доволен жизнью. И добровольно от такого не окажусь.

Так много истин может скрыть гладкая ложь! Когда разум обманывает, чувства готовы бунтовать. Так не проще ли мыслить подобно тенагу и бхедрину? Они — истина от кожи до сердца, прочная и чистая. Да, было бы намного лучше…

Рад Элалле показался из хижины. Через миг вышел и Сильхас Руин.

Удинаас догадался, поглядев в лицо сына, что формальное прощание окажется слишком мучительным. Лучше расстаться как можно проще. Он встал, и Онрек за ним.

Остальные стояли неподалеку, внимательно наблюдая — инстинкт подсказал им, что происходит нечто тяжелое и судьбоносное. Уважение и почтение заставили их держаться в стороне.

— Нужно вести себя… легко, — шепнул Удинаас.

Онрек кивнул: — Постараюсь, друг.

«Он плохой обманщик, увы мне. Он менее человек, чем выглядит. Они все такие. Проклятие». — Ты слишком много переживаешь, — сказал Удинаас как можно мягче, ибо не желал уязвить друга.

Но Онрек уже утирал щеки. Он молча кивнул.

«Не похоже на легкость». — Ох, да идем со мной, друг. Даже Рад не выдержит твоего напора.

Она вместе подошли к Раду Элалле.

Сильхас Руин отошел от нового подопечного и следил за эмоциональным прощанием глазами, похожими на два кровавых сгустка.

Смертный Меч Кругхева напоминала Танакалиану о детстве. Она могла бы выйти из любой истории или легенды, которые он жадно слушал, свернувшись калачиком в груде мехов и шкур. О, эти захватывающие приключения великих героев, чистых сердцем, смелых и верных, всегда знающих, кто именно заслуживает касания острой кромки меча — способных ошибиться лишь раз, в самом волнующем месте истории — но и тогда правда о предательстве будет раскрыта, виновные понесут должную кару. Дедушка всегда знал, когда следует заговорить густым, торжественным голосом, когда замолчать, усиливая напряжение, а когда и прошептать ужасные откровения. Всё ради восторга в широко раскрытых глазенках внука. Пусть ночь длится и длится…

Ее волосы имеют оттенок стали. Ее глаза сияют как чистые небеса зимы, ее лицо словно высечено из камня высоких утесов родной Напасти. Ее физическая сила равняется силе воли; кажется, ей не страшна никакая угроза смертного мира. Утверждают, что, хотя ей пошел уже пятый десяток, ни один брат или сестра Ордена не превзойдет ее в поединке на любом из двадцати видов оружия, от охотничьих ножей до палиц.

Когда Дестриант Ран’Турвиан приходил к ней, рассказывая о страшных снах и яростных видениях, он словно подбрасывал сухих поленьев в негасимое горнило убежденности Кругхевы в высоком предназначении, в неминуемом достижении ею статуса героини.

Мало какие верования детства выживают под напором унылого опыта взрослой жизни; и, хотя Танакалиан еще считал себя человеком молодым, не достигшим истинной мудрости, он успел повидать достаточно, чтобы понять: под сияющей внешностью Смертного Меча Серых Шлемов Напасти таится истинный ужас. Он даже подозревал, что ни один герой, любого времени и любых обстоятельств, в жизни вовсе не походил на свой сказочный образ. Или, скажем иначе, многие так называемые добродетели, хотя и достойны всяческого подражания, имеют темную сторону. Чистота сердца означает также упертую непримиримость. Негасимая смелость всегда готова принести себя в жертву — и не только себя, но и тысячи солдат. Честь, испытавшая предательство, может превратиться в безумную жажду отмщения. Благородные клятвы способны залить государство кровью, сокрушить империю в пыль. Нет, истинная природа героизма — штука запутанная, мутная, у нее тысячи сторон. Некоторые из этих сторон мерзки, и почти все — ужасны.