Команда хоть куда (СИ) - Печёрин Тимофей. Страница 20

Впрочем, стоило лил’лаклу повнимательней рассмотреть своего непутевого соседа, и потянувшаяся было к ножнам рука замерла. И опустилась в нерешительности.

— Ты, — вполголоса произнес рукокрыл, тогда как соплеменники его даже не обернулись, сосредоточенные на молитве, — откуда у тебя доспехи Дуз’карна? Моего брата? Я узнаю его именной знак на груди… так откуда?

— Что? То есть, как? — опешил Джилрой, — с чего ты взял… да я не знаю никакого брата!

И сам же стыдился собственного бессмысленного лепета. Который и сыпался-то изо рта лишь потому, что молчание казалось из двух зол большим.

— Изгой, — сурово и безапелляционно заключил лил’лакл, — конечно, ты не знаешь ни братьев своих, ни отцов. А Дуз’карна ты убил и ограбил. Хотя мне с трудом верится, что с моим братом мог сладить такой бестолковый увалень.

— Вот именно! — поддакнул Джилрой тоном оскорбленной невинности, — как я мог? Конечно же… я даже не видел этого Дуз’карна.

— Пусть наш спор решит луна, — изрек лил’лакл, делая легкий кивок в сторону статуи Урдалайи, — вызываю тебя на поединок… в небесах, среди гор. Когда око богини засияет над нами. Пусть наша кровь прольется ей во славу.

— Что-что? — Джилроя это предложение, мягко говоря, не порадовало, — да как?.. Я пока не смогу… я болен, да!

— Что ж, иного от изгоя и не ждал, — разочарованно вздохнул рукокрыл, — в таком случае ты умрешь по-другому. Пламя Земли поглотит тебя. Стража!

В мгновение ока к двум спорящим лил’лаклам подоспели еще трое. Двое с гнутыми саблями и еще один с металлическим жезлом длинною в руку. На выяснение неправой стороны в споре крылатые воители не потратили ни секунды. Почти сразу наставив свое оружие на Джилроя.

— Изгой, ограбивший моего брата, — безапелляционно сообщил им родич неведомого Дуз’карна.

На пустыре, поросшем чахлой травой и жмущимися к краям кустиками, происходил странный поединок. Да что там — вопиющий в своей жестокой противоестественности. Здоровенный детина-раб надвигался на мальчонку, едва достававшему ему до пояса. Сграбастав его обеими руками, раб швырял свою жертву оземь. И, не давая времени подняться, обрушивал на беднягу пинок за пинком. Бил раб явно вполсилы. В противном случае он давно бы уже выбил из мальчишки дух. Но все равно доставалось тому крепко.

Окровавленный, мальчишка поднимался, пошатываясь. Пробовал избежать новой атаки, отступая. Однако могучий противник настигал его за считанные мгновения. И снова, снова атаковал.

По большому счету, отступать на пустыре было некуда — не настолько он был просторен. В городах, даже небольших, простор вообще-то считается редкостью. Покинуть же место поединка не давала возможности ведьма, стоявшая неподалеку. Предыдущий участник боя с детиной-рабом… а вернее, сказать, его жертва, уже попытал счастье в бегстве. Так беднягу буквально затащил обратно невидимый, но прочнейший аркан, вмиг оплетший ноги беглеца.

На сей раз заведомо неравная схватка продолжалась до тех пор, пока мальчишка, вконец отчаявшись, не изловчился и не вцепился зубами в ногу раба-здоровяка. Прокусил ли он штанину, осталось неясным. Но следящая ведьма была начеку: щелчок пальцами — и тела обоих участников поединка обмякли, словно те погрузились в сон.

«Вот, видите! — не преминула прокомментировать схватку Ксантарда, обращаясь к девочкам-воспитанницам, приведенным сюда в качестве зрителей, — как видим, для рабов существует всего два правила. Во-первых, драться, исполняя нашу волю, и никак иначе. Пока того требует кто-то из нас. А во-вторых, знать свое место. То есть, в данном случае, вовремя останавливаться».

Аника тоже присутствовала при этих схватках, больше похожих на избиение и расправу. И надо сказать, что заведомый садизм такого зрелища поначалу она выносила с трудом. Даром что вообще-то была дочерью вора, решившей пойти по его стопам.

Да, щепетильностью окружение Ханнара, прямо скажем, не отличалось. Ночная столица жила далеко не по королевским законам и не чуралась ни насилия, ни подлости. Но кое-что трудно было встретить даже в этом мире воров, наемных убийц и продажных девок. Например, жестокости, творимой напоказ, для развлечения и в отношении совершенно безвинных людей. О, если даже в райончике с говорящим названием Ножи объявлялся любитель подобного рода забав — даже там он считался чужаком. Со всеми, далеко не радостными для него, последствиями.

В первый раз, глядя на то, как раб с тупой неумолимостью только что в землю не втаптывает несчастных мальчишек, Аника отводила глаза. Да молча стискивала зубы. Другие воспитанницы Ковена, так и вовсе хныкали, плакали да возмущенно вскрикивали. Однако спустя несколько дней хныкать и плакать перестали. Привыкли, похоже. Как начала мало-помалу привыкать и дочь Ханнара Летучей Мыши.

По всей видимости, Ксантарда того и добивалась. Приучить своих новоиспеченных учениц к жестокости и к той, непреложной для всех ведьм истине, что мужчины — даже не люди, а существа второго-третьего сорта. Недостойные ни сочувствия, ни даже собственной воли и разума.

За этим и приводила седовласая предводительница Ковена будущих соратниц на это место, где пленных мальчишек день за днем превращали в боевых рабов. Существ одновременно жестоких и покорных, безудержных в схватке и не рассуждающих. Двуногих зверей на невидимой цепи.

Обучение самих начинающих ведьм данным зрелищем, кстати, не ограничивалось. Хотя сводилось пока к одному. Прежде чем приобщить свежее пополнение к магическим знаниям, Ковен старательно отделывал мозги девочек и их души. Шлифовал и отмывал, избавляя от всего лишнего. Вроде сострадания, сомнений, а также воспоминаний о детстве, родном доме и близких.

Использовалось при этом не только жестокое зрелище воспитания будущих рабов. И даже не только каждодневные выступления Ксантарды в бывшем здании ратуши. Как догадывалась хотя бы Аника, и еда, которой кормили воспитанниц, служила главной цели. Скорее всего, в нее что-то подмешивали… какое-то зелье. Не ядовитое, но и бесследно не проходящее.

Так или иначе, а явные и тайные старания ведьм приносили плоды. Та же Аника едва проснувшуюся неприязнь к королю и его конфиденту вскоре сменила на простое равнодушие. Заодно все реже вспоминая о своей миссии. И даже отец, воспоминания о котором поначалу вызывали в ее душе жалость, воспринимался теперь с безразличием. Словно эпизод очередного сна — бывшего, может и ярким, но померкшего с приходом нового дня.

Да, злобный король издевался над ним, угрожал и бросал в темницу. Но это же было так давно! А главное, ее, Аники, почти не коснулось. Не коснулось тогда — и тем более, не должно трогать теперь.

Со столь же спокойной отрешенностью и невозмутимостью Аника наблюдала теперь за поединками рабов состоявшихся с рабами будущими. Вот как на сей раз: зверь большой почти забил маленького зверя. Но тот успел в последний момент вцепиться в большого зубами. Что и подобает зверю…

От по-прежнему цепкого взгляда девушки не укрылось, с каким выражением маленький зверь впился в ногу противнику. То было поистине не лицо человека, а звериная морда — принадлежащая твари, хоть мелкой, но хищной. И которая готова драться до последнего, если ее загоняют в угол.

Глядя на это зрелище, Аника, словно невзначай, подумала, что Ксантарда и другие ведьмы вполне могут оказаться правы. Что рожденные мужчинами — не более чем зверье, либо дикое, либо на службе. Что ранее прожитая жизнь не имеет никакого значения, что это тюрьма, где каждый шаг человека опутан запретами. И что, наконец, лучше бы ей остаться с Ковеном, сделавшись его частью. Лучше, справедливее, разумнее…

Вероятно та, что когда-то была дочерью Ханнара Летучей Мыши, вскорости так бы и поступила. Если б не ближайшая же ночь. И не сон, так неожиданно навестивший Анику.

Девушка увидела себя ночью, посреди луга с одиноким раскидистым деревом. За спиною текла небольшая речка. И светила луна — растущий полумесяц. Ярко светила… только не на небе. Ее держала над головою высокая женщина, одетая в какую-то длинную бесформенную хламиду. Одеяние это, едва ли удобное, колебалось на ветру вместе с волосами женщины. Целой копной, пышной и взлохмаченной. А вот лица видно не было. Но Аника почему-то догадывалась, что оно должно быть лицом Ксантарды.