Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 38

— А это что за конек такой, наияснейшая княгиня? — осторожно поинтересовался я.

— А так, — ответила она, — был у нас такой конек, когда мы еще не здесь, а у себя в маёнтке жили. И Цмок его сожрал.

— Сам сожрал?

— Нет, это я посоветовала. Бориска свел конька в дрыгву, Цмок его там и сожрал. А назавтра прискакал гонец, Бориска уехал на Сойм, и его там тогда господарем и выбрали. Тогда Бориска радый был, а теперь страшно гневается и говорит: не жрал бы Цмок того конька, сидел бы я сейчас у себя в маёнтке и в ус бы не дул. А так теперь пойду и убью Цмока, чтоб больше он моих коньков не жрал! С глузду съехал Бориска, ой, горе!

И господарыня завздыхала да заохала и налила еще по чарочке. Мы выпили. И я подумал: о! вот оно что! его великость никогда мне про того конька не рассказывал! вот, значит, как он на самый верх выбрался — посредством Цмоковых стараний…

Тьфу! Что я говорю! При чем здесь Цмок? Господаря избрал Высокий Сойм, Высокий Сойм так захотел, а Цмок тем временем сидел себе в дрыгве и ничего об этом не знал. Цмок — это дикий зверь. Или…

Тьфу, тьфу, опять подумал я тогда, я и сейчас так думаю, вот придет же такое на ум, Цмок не имеет к нам никакого касательства, мы сами по себе, а он сам по себе — вот что думал я тогда…

А господарыня тем временем опять заговорила:

— Но это, мой дороженький Сцяпашка, еще не все. Слушай дальше. Вот, он мне говорит, я того Цмока убью! А я ему в ответ: а если он тебя? А он: пусть и убьет. Тогда вместо меня, он говорит, сядет моя Алена, и весь наш Край будет ее приданым, будут к ней со всего света женихи съезжаться и свататься, как когда-то в прежние, правильные времена было заведено. Я ему говорю: так того обычая давно уже нет! А он: а Цмок так пожелает, и так оно и будет. И у нас с ним, говорит, так всегда. Вот я ему каурого конька пожаловал — и он меня Великим князем сделал. А вот теперь я ему всего себя пожалую — и он мою Алену за это не забудет. Вот что он, мой дурной Бориска, говорит, совсем ума лишился, с глузду съехал, что ты на это, мой дороженький Сцяпашка, ответишь?

И смотрит мне прямо в глаза, и опять наливки наливает, и миску с грибами ко мне подвигает. У нее что грибы, что наливка — язык проглотить! Я и молчу, как будто проглотил. Молчу, молчу, а после говорю:

— Ничего утешительного я вам, найяснейшая княгиня, сказать не могу. Даже по поводу того, что будто бы после — не приведи Бог — будто бы после гибели вашего супруга ваша любимая дочь будет сперва выбирать нам нового Великого князя, а после выйдет за него замуж. Дело в том, что такого закона у нас в Крае никогда не было, а было только одно простонародное предание. Ну а если не было закона, то тут уже никакой Цмок не поможет, так как закон всегда сильнее предания. Предание — это суть вымысел, а закон — это опыт Истории. История же гласит: сперва, еще при Глебовичах, верховная власть у нас передавалась по наследству, от отца к сыну, а потом, после известного перерыва, Великие князья у нас избираются, что и зафиксировано в нашем Статуте.

— Статут! — скривила губки господарыня. — Бумажка, тьфу!

— Истинно так, — поддержал ее я. — Но ничего не сделаешь, в такие уж мы поставлены условия. И его великость прекрасно это знает.

— На что же он тогда, старый дурень, надеется?

— На чудо, найяснейшая княгиня. Потому что только чудом и можно назвать то, что ему удастся сразить Цмока. И уже вдвойне чудом будет то, если он — без печальных для него последствий — сможет водрузить себе на голову нашу Крайскую корону. Но уже зато после всего этого он сможет делать все, что захочет, не только со Статутом, но и со всеми нами, со всем нашим Краем.

— Если мы к тому времени на дно морское не провалимся, — печально добавила господарыня. — Ой, дура, дура я, дурная баба! Сцяпашка, дороженький мой, как мне теперь быть, как мне моего Бориску урезонить?

— Тут трудно что-либо советовать, — честно признался я. — Можно только надеяться на какое-нибудь благоприятное стечение обстоятельств, которое сделает невозможным саму мысль о походе на Зыбчицы. Например, его великость вдруг сломает ногу…

— Что ты такое городишь, собака! — возмутилась было господарыня…

Но я тут же перебил ее, добавив:

— Или вдруг случится такая дружная весна, такое половодье, что посносит все дороги, все мосты, а потом на все лето зарядят дожди да туманы, потом сразу ударит зима… — и я смущенно замолчал.

— А дальше что? — насмешливо спросила господарыня.

Я беспомощно пожал плечами. Господарыня долго смотрела на меня, потом сказала:

— Я раньше думала, что во всем Крае никого дурней, чем мой Бориска, не найти. А вот, вижу, нашелся! Иди, мой дороженький, думай. Придумаешь — велю купить для вашего хранилища четыре воза самых лучших книг — сам будешь выбирать, хоть в Чужинье, хоть в Златоградье. А не придумаешь, тогда я и те, что у вас уже есть, велю описать за долги и заберу к себе в Палац на растопку печей. А пока что иди думай, дороженький, думай, я сказала, думай!

И я пошел думать. Долго думал, так и сяк прикидывал… Наконец решился и придумал! Я прямо сейчас могу вам сказать, что же такое я придумал, однако для того, чтобы вы лучше поняли, как я пришел к такому решению, нам вместе с вами нужно будет вернуться несколько назад, а именно к прибытию в Глебск приснопамятного пана Юзафа Задробы из Купинок.

О, пан Задроба — это настоящий крайский пан! То есть в нем собрано все то худшее, что только есть в панской породе: зазнайство, пьянство, грубость и еще много и много другого подобного. Короче говоря, хуже человека, чем Задроба, я не встречал. Да посудите сами. Когда я, вызванный великокняжеским мечником Рыгором, вошел в великокняжеский кабинет, пан Задроба, бывший уже там, надменно глянул на меня и спросил:

— Это он?

— Да, — кивнул господарь, — это он.

И они оба тупо уставились на меня. Они к тому времени были уже сильно пьяны, но при этом держали наготове полные кубки зубровки. Судя по запаху, тройной зубровки. Им, значит, было еще мало! А вот бедному писарчуку Миколайке было уже предостаточно — он крепко спал, уткнувшись лицом в недописанный лист протокола.

— Садись и ты, Сцяпан, — сказал Великий князь. — Поговорим.

Я сел.

— Налей.

Я налил.

— Разом, панове! Ш-шах!

Они оба выпили до дна. А я только пригубил. Потому что я, как я это понял, был вызван по очень серьезному делу. И это нужно было понимать! Но что может понимать этот дикарь Задроба! Он вскочил, перегнулся ко мне через стол и грозно спросил:

— Ты чего это не пьешь? Ты что, не рад тому, что со мной свиделся? Или, может, мы с господарем тебе не ровня?

Я промолчал. Я никогда не спорю с пьяными. Пан Юзаф сел на свое место, грозно расправил усы и сказал, не скрывая душившего его презрения:

— Га, мудрецы!

— Да уж какие есть, — тихо, но твердо ответил ему я. После чего я демонстративно отвернулся от него и, обращаясь уже к Великому князю, продолжил: — Ваша великость, насколько я догадываюсь, вы призвали меня сюда для того, чтобы я как следует расспросил поважаного пана Задробу о том, каким это таким чудесным образом он спасся из-под Сымонья. Так?

— Ну! — сказал господарь и задумался. Он был, повторяю, сильно пьян, а в таком виде он всегда становился очень медлительным.

Зато Задроба оказался не таким:

— Ат! — гневно вскричал он. — Ему, что ли, рассказывать? Опять? Да я же только что уже рассказывал! И писарчук еще записывал!

Мы все трое посмотрели на спящего писарчука, мне стало смешно, и я усмехнулся.

— А, это не беда, — благодушно сказал господарь. — Не надо Миколайку будить. Я и так все запомнил. Слово в слово! — Потом помолчал и добавил: — Но это что! Мы это от судьи уже все слышали. А вот ты, Сцяпан, лучше послушай, как пан Юзаф к нам сейчас из дому ехал. Вот это история, да! Пан Юзаф, расскажи!

Но пан Юзаф не спешил. Он вначале посмотрел на господаря, потом на меня, потом на мой недопитый кубок — и многозначительно откашлялся. Я не стал далее противиться и выпил до дна, пододвинул к себе миску с маринованными рыжиками и принялся закусывать. А пан Юзаф тем временем начал свой рассказ. Рассказывал он на удивление связно, как будто и не пил до этого. Это, кстати, первый признак краснобая и лжеца.