Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 7

А иду. Вот прошли мы через мост, подходим к воротам. Ворота стоят открытые, в них опять гайдуки, теперь уже четверо. И опять они спрашивают:

— Куда, Демьян?

— А князь позвал. Вот к нему я и иду.

— Э, нет! — смеются гайдуки. — К князю ты это потом. Сперва иди до пана каштеляна. Пан каштелян тебя ждет.

Повели они меня, привели к Якубу, в каштелянский флигель.

Якуба я могу одной соплей перешибить, такой он хлипкий, низенький. А Якуб может меня и всю мою родню, и всех, кого я только вспомню, в один день разорить — и все это будет честно, по закону. Вот какой он, тот Якуб, ушлый да злобный. А еще глаз у него зорче зоркого. Пять лет тому назад ему поперек дороги живой волос навязали, хотели, чтоб тот волос его задушил. И уже вечер был, и пьяный был Якуб, и ехал на коне, шатался… А волос за десять шагов рассмотрел. Ох, закричал он тогда! Ох, осадил коня! Потом пятнадцать человек простых людей до кости за это дело засекли, а тех, которые и после этого живыми остались, тех повесили. Между прочим, на том самом живом волосе. Вот он какой, этот Якуб. Ходит в зеленом кунтуше, в высокой собольей шапке, на поясе вот такущая, нет, еще больше, связка ключей от всех панских дверей. А еще один ключ, самый главный, пан каштелян носит на черном шнурке на груди. Про этот ключ он ничего не говорит. Но люди знают, ох, знают!..

А теперь я к каштеляну пришел. Он за столом сидел, ждал меня. Сказал:

— Садись, Демьян.

Это хороший знак. Но я не стал садиться. Говорю:

— При панах не привык.

Это ему понравилось. Он говорит:

— Как знаешь. Неволить не буду. — А после сразу: — Хочешь богатым стать? Хочешь сам быть паном?

— А как это?

— А очень просто. Его ясновельможная милость пан князь хочет дать тебе, Демьян, пятьдесят чистых талеров. Возьмешь?

Я говорю:

— Очень хотелось бы. А что для этого нужно?

— А только поработать, вот и все. Канавы умеешь копать?

— Ну, умею.

— А быстро умеешь?

— И быстро умею.

— А молча?

Я молчу. Он тогда:

— Вижу, можешь. Так вот, Демьян. Князю нужно прокопать канаву. Большую, ага. И быстро. Так что один ты с ней не справишься. Да это и не надо. Позовешь своих хлопцев. Сколько их у тебя?

— Когда по осени по домам расходились, — я ему отвечаю, — так было их восемнадцать. Теперь, если чего, можно еще кого позвать в подмогу. А как будешь платить? Вперед сколько дашь?

Пан каштелян посмотрел на меня, посмотрел… А после говорит:

— А чего это ты, Демьян, не спрашиваешь, где нужно копать?

— Так я, — говорю, — и так это знаю. Там это надо, где твоя милость с княжьей милостью этой зимой на кабанов охотились, вот где!

— Ишь ты!

— А что, не угадал?!

Молчит пан каштелян, смотрит в стол, думает. А я, дурень, не знаю, кто это дернул меня за язык, дальше так говорю:

— Раз кабанов вы не добыли, значит, вам пики для другого были нужны. Вы их, значит, в землю втыкали, и ты, пан каштелян, на них смотрел, какая пика и насколько выше. Вы, значит, землю мерили. Вы, значит…

Тут он, Якуб, вдруг как закричит:

— Хлоп, молчи!

Я замолчал. А Якуб покашлял в кулак, покашлял, потом говорит:

— Ну, если ты уже все знаешь, тогда и торговаться с тобой нечего. Да и как теперь тебя отсюда выпускать, такого знающего, а? Пойдешь в корчму, напьешься и всем разболтаешь. Так что теперь ты лучше здесь сиди. Мы твоих хлопцев сами соберем. Их мы тоже не обидим. Не бойся. Всем хорошо заплатим.

А я, дурень, опять:

— Это если мы потом будем живы!

А он тоже опять:

— Молчи, сказал! — А потом уже помягче: — Думаю, что не помрете. А если и помрете, то сразу все и мучиться не будете. А князь, он может и помучить. Понял меня?

Я уже молчу, только киваю. Он говорит:

— Вот это хорошо. Теперь давай говори, кого тебе в помощь позвать, где твои хлопцы, а я буду записывать.

И я назвал всех тех своих хлопцев проверенных, а он про них все записал, потом свели меня в какую-то клуню, там постелили, покормили, руки-ноги связали и спать уложили. Там, в той клуне, я еще два дня бока отлеживал. Потом собрались мои хлопцы. Меня из клуни вывели, за мост перевели, там вернули мне лопату, там меня и хлопцы дожидались. Оттуда и повели нас до того самого места, где нужно канаву копать. Должен сказать, что было это не так и далеко от старых вырубок.

Вот привели нас гайдуки, и пан Якуб был с ними. Наши хлопцы сразу стали обживаться — место чистить, костер разводить. А пан Якуб меня в сторону отвел и еще раз повторил, где и куда нам копать, и опять стал говорить, что нужно это делать быстро.

— Что, — говорю, — чтоб князь не успел передумать да талеров своих не пожалел?

— Нет, — отвечает Якуб. — Не князь, а как бы сам знаешь кто чего не передумал бы. И вот еще: помни, Демьян, он, этот «кто», никого не жалеет!

— А Цимох? — говорю. — Разве он Цимоха не жалел?

— Э! — усмехнулся Якуб. — Цмок для того Цимоха не сожрал, чтобы потом было кому о его Цмоковой лютости вам, дурням, рассказывать. Чтобы вы, дурни, его еще больше боялись.

— А ты его разве не боишься?

— Нет, — говорит Якуб. Потом подумал и сказал: — Я его остерегаюсь. И ты, Демьян, зорко смотри. И дело скоро делай. Я скоро проверю.

И уехал Якуб с гайдуками. А мы остались в пуще. Назавтра начали копать. Иные думают, что чего здесь такого мудреного. Бери побольше да бросай подальше. Э, нет! В пуще копать надо с умом — там, где надо. А еще лучше там, где можно. И еще особые слова нужно знать, и говорить их нужно вовремя и кому надо. А не то лопата твоя поломается, или в кореньях запутается, или будешь рыть, рыть, а оно будет заплывать да заплывать. А то и вообще: вдруг кто-то оттуда, снизу, хвать за лопату — да тебя за собой и утащит. И так это быстро случается, что вот только что стоял здесь человек, копал, а вот уже чмяк-хлюп — и никого здесь уже нет. Только внизу, слышно, захрюкали, зачавкали. Ох, слыхал я такое не раз! И как ночью гудючий комар прилетал и у кого хотел, у того душу высасывал, это я тоже слыхал. От того комара не отбиться, он же невидимый, от него только гуд стоит. А пожалеешь спящего да замахнешься на него — он на тебя перелетит. Вот так-то вот! А пиявка подсердечная, слыхали про такую? А гиблый след видали? На него ненароком ступил — и пропал. А то еще бывает, что выходит из пущи Зеленая Баба. Эта обычно на огонь идет, и всегда ровно в полночь. Но Баба — это что! Ей нужно сразу говорить: «Чего уставилась? А детки твои где? А детки кормлены?» И она сразу завернется и уйдет. А кто такие ее детки и есть ли они у нее, я этого не знаю. Но знаю, что если ей про деток не сказать, она тогда всех передушит, в костер покидает, а после сожрет!

И Цмок, он тоже жрет. Только никакими словами, никакими делами его не остановишь. Задумает тебя сожрать — и сожрет. А задумает утопить, значит, утопит. Он может всех нас девятнадцать человек одним разом проглотить или так же одним разом утопить. А что! И правильно сделает! Потому что чего это мы без его спросу копаемся в его пуще? И не просто копаемся, а роем такую канаву, которая его дрыгву осушит, и ему негде будет жить. Разве такое кто-нибудь потерпит, когда на его дом, на его берлогу покушаются? Вот потому скоро нас Цмок сожрет. И все люди после скажут: и правильно, а то гляди, чего удумали, — Цмока извести, нашу землю без защитника оставить, на морское дно опять отправить! Тьфу на тебя, Демьян, и тьфу на твоих хлопцев! Тьфу на твоих пятьдесят чистых талеров! Чтоб ты ими подавился! Чтоб они тебе вот так вот брюхо разорвали! Чтоб ты садился…

Да! Много тогда про меня чего скажут. А пока что все, даже мои хлопцы, молчали. Копали хлопцы справно, быстро. И ни о чем у меня не спрашивали: что это за канава такая, зачем она или кому она. И это правильно. Потому что, по-первое, чего им спрашивать? Князь им каждому посулил по три чистых талера, это же какие для них деньги! Это ж они все вместе больше меня загребут! А по-второе, они, хлопцы, знали: я лишних разговоров не люблю, моя лопата и тяжелая и острая. Так что копайте, хлопцы, копайте!