Личный демон. Книга 1 (СИ) - Ципоркина Инесса Владимировна. Страница 15

— Луна Бельтейна, — прозвучал рядом голос Лисси, явно исходящий не из человеческой гортани, а из непроглядной лесной чащобы.

Катерина обернулась, ожидая увидеть лицо Апрель, ставшее за эти несколько часов (или минут?) таким знакомым, словно они росли вместе. Или нет — словно она, Катя, росла на глазах у Апрель. И почему ей кажется, что тело, занятое Лисси, богиней безумия, намного старше, чем выглядит?

Мысли об истинном возрасте Апрель разлетелись вспугнутым вороньем, когда Катерина увидела перед собой… негритянку. Или мулатку. Как же звались эти хитрые отродья, легко сливавшиеся с белой расой, рожавшие белым мужьям детей-окторонов, неотличимых от истинных белых, пока однажды повитуха с елейно-злорадной ухмылочкой не выкладывала матери на грудь негритенка чернее ночи? Квартеронки! Они танцевали на балах с джентльменами, как самые настоящие дамы, они спали с богачами не только в борделях, но и в особняках, купленных шлюхам-квартеронкам на деньги белых глупцов!

Их кожа постоянно меняла оттенок: казалась то темной, как у мулаток, то светлой, как у креолок. И даже цвет глаз менялся, точно мужчина, взявший квартеронку, брал сразу нескольких женщин. Конечно, мужчинам они нравились куда больше, чем бледная немочь европейских кровей. Вот почему Кэт, белой шлюхе с Нью-Провиденса, отчаянно не везло. Она погибала — и погибла бы окончательно, кабы одна богатая квартеронка не выбрала Кэт для важного дела.

— Мама Лу… — пробормотала Кэт, вглядываясь в лицо цвета сумерек, но со светлыми, словно весенний день, глазами. — Тебе опять нужна воровка?

— Сколько можно воровать, Китти? — Мама Лу провела ладонью по щеке невезучей девчонки с пиратского острова. — Разве не ты поклялась, что уедешь за море, как только украдешь Глаз бога-ягуара?

— Я и уехала, Ма, — невесело усмехнулась Кэт. — Ох как я уехала, Мама Лу! Вся в шелках, в шляпе, с багажом, точно леди. Ну и побыла леди… целых три сотни кабельтовых. Ты знаешь, что такое «кабельтов», Ма? Это много, когда ты в безопасной лагуне, но очень мало — в открытом море. Особенно для шхуны с пиратским бригом в кильватере. Конечно, нас настигли. Догнали, ограбили и отпустили. За борт, по доске. Всех, но не меня. На мое счастье, капитан бывал на Нью-Провиденсе, посещал твой бордель… ну хорошо, салон. Ему нравилось воображать себя почти джентльменом, как мне нравилось думать, что я почти леди. Мы смеялись друг над другом до упаду, до колик, до поножовщины. Именно он убил мою мечту, доказав, что мы никогда не переступим через свои «почти». Так и останемся пиратом и шлюхой. Но я ему благодарна. Когда через полгода его повесили за нарушение шасс-парти, [5] я даже расстроилась.

— А ты узнала, что может Глаз? — Ма, похоже, не интересовалась биографией воровки, мечтавшей стать леди. Да и чем там было интересоваться? Сотни подобных Кэт на памяти Мамы сгинули в ослепительной синеве Кариб. Глаз бога-ягуара был важнее мириадов Китти.

— Узнала, еще как узнала. — Шлюха с Нью-Провиденса (надо же было с такой помпой покидать пиратскую бухту, чтобы на выходе из нее заработать кличку, всех оповещавшую, кто ты и откуда!) с ядовитой улыбочкой достала из кармана камень цвета янтаря, но достоинством неизмеримо выше. — Стоило мне ступить на борт — и такелаж начинал гнить, в бочках портилась вода, а кок подхватывал сифилис. Откуда мне было знать, что виноват камень, а не моя убогая судьба? Твоя бедная Китти металась по морям, словно крыса, несущая чуму, вечно убегая от чьего-то гнева и мести. А потом нашелся тот, кто раскрыл мне имя камня. Я слышала, ты меня искала, Ма? Точнее, ты искала Глаз? Зря. Ты упустила нас обоих в тот миг, когда решилась на пари.

Кэт вспомнила самое начало истории. Обычное «утро» в веселом доме: в третьем часу пополудни дюжина «графинь» и «маркиз», глухо кашляя, постанывая и отдуваясь, спускаются к завтраку. Некоторые, несмотря на одуряющую жару, зябко кутаются в шлафроки, но большинство сидит за столом в пропотевших рубашках, угрюмо заталкивая в себя стряпню поварихи-негритянки. На следующий день после попойки непременно подавали рагу или ватапу [6] с пальмовым маслом денде. В пестром месиве угадывались остатки вчерашних закусок, хорошенько промаринованных и щедро заправленных жирным соусом. В один из таких дней, липких от пота и жира, умирающая от чахотки злая кастиска [7] Бонита, с отвращением глядя в тарелку, произнесла:

— Чтоб тебя бог-ягуар сожрал, Абойо! Лучше есть вчерашние остатки, чем сегодняшние помои.

Кэт, росшая, как и все жители Нью-Провиденса, среди сквернословия и ханжества, живо заинтересовалась еще одним языческим богом, чьим именем можно ругаться, не рискуя получить по губам за богохульство.

— Кто такой бог-ягуар?

В ответ Бонита глянула на девчонку с лютой ненавистью, будто хотела проклясть и ее. Кэт это не отпугнуло. Она знала, что доброй кастиска становилась к ночи, когда ром-миротворец укрощал ее дикое индейское сердце. И тогда пьяненькая Бонита рассказала белой соплячке о божестве древних сапотеков, [8] держащем на плечах землю, чей голос — горное эхо, чье дыхание — облака над вулканами, чей взор убивает любое существо, вещь или мысль, которой коснется.

— Однажды Питао-Шоо и его друзья — Питао-Сих, бог неудач, и бог примет Питао-Пихи… — бредила кастиска, обдавая Кэт перегаром, — создали камень порчи… Каждый вложил в камень частицу себя. Питао-Шоо возгордился живой силой, заключенной в мертвый камень… И тогда бог-ягуар вынул собственный глаз и вставил в глазницу этот камень. Эх, мне бы его… хоть на день… Чтобы весь этот город… весь этот проклятый город… в преисподнюю… — Дальше можно было не слушать. Из уст Бониты, словно бешеный лахар, [9] потекла площадная брань.

Впрочем, россказни индейцев, живущих на другом краю земли, не заинтересовали Кэт. В те годы она лелеяла мечту — яркую, точно любимец пиратов, попугай котика. Кэт жаждала выбраться из дешевого заведения в дорогое и принимать по вечерам не грубых моряков, а щедрых землевладельцев, солидных купцов и вальяжных аристократов. История про камень порчи, заменивший богу-ягуару глаз, превратилась в сказку, вспоминавшуюся лишь иногда, когда с губ Кэт слетала фраза «У нее не глаз, а камень порчи!» Слова, что познакомили ее с Мамой Лу.

На тот момент Кэт понятия не имела, отчего владелица самого богатого борделя, где все девушки красивы, обучены манерам, умеют читать и писать, знают несколько языков (и не ругательства, а умные слова для бесед с приличными кавалерами), берет к себе невзрачную худышку, не пользовавшуюся спросом даже в восьмилетнем возрасте, когда самые неказистые девочки обогащают своих хозяев. Встретив голодную и промокшую Кэт, в очередной раз вылетевшую из заведения прямиком на панель, Мама Лу отвела ее к себе, накормила и целую ночь расспрашивала. Ма искала следы везения в судьбе девчонки, появление которой ей напророчили духи. Не нашла — и осталась довольна. Именно такое, задавленное жизнью существо ей и требовалось.

Мама Лу сделала для Кэт то, чего не сделали для девчонки собственные родители: она наполнила жизнь малолетней шлюхи надеждой. Ради Ма Кэт была готова убивать, а от нее требовалось только красть. Кэт не была ни ловкой, ни удачливой. Ей по-прежнему не везло, она постоянно попадалась, но, как ни странно, жажда угодить Маме не угасала от неудач. К тому же Ма в нее верила.

И однажды, услышав от Мамы Лу панегирик желтому бриллианту, украшающему шею любовницы губернатора, Кэт поклялась его «стырить».

— Ты не отличишь желтый бриллиант от янтаря, девочка! — засмеялась Ма. — Разве что янтарь будет зеленый или синий.

— Ма! Поверь! Если я в чем и понимаю, то в камнях! — с жаром воскликнула Кэт. Ма звала ее Китти. День за днем дурочка Китти уговаривала Маму Лу позволить ей украсть алмаз. А на деле это Ма день за днем растила в Кэт безумную, самоубийственную идею об ограблении всесильной губернаторской пассии. Убеждала, возражая.