Человек из Санкт-Петербурга - Фоллетт Кен. Страница 36

Пока Уолден и Алекс спорили о том, как сделать так, чтобы Россия обладала этой силой, немцы закончили расширение Кильского канала, стратегически очень весомого проекта, дающего возможность их дредноутам после боев уходить из Северного моря в тихую Балтику. Кроме того, золотые запасы Германии достигли рекордного уровня благодаря финансовым операциям, что заставило Черчилля поспешить в мае с визитом к Уолдену. Германия, как никогда, была подготовлена к войне, и с каждым прошедшим днем англо-российский союз становился все более необходим. Но Алекса отличала необычайная выдержка – он не хотел спешить с уступками.

По мере того, как Уолден больше узнавал о Германии, ее промышленности, администрации, армии и природных ресурсах, он все яснее понимал, что у той есть все шансы стать вместо Британии самой сильной страной в мире. Лично его мало волновало, была ли Британия первой, второй или даже девятой, лишь бы она была свободной. Он любил Англию. Гордился своей страной. Ее промышленность давала работу миллионам, а ее демократия служила примером остальному миру. Граждане ее становились все образованнее, и как следствие, все больше людей получало право голоса. Даже женщины, рано или поздно, получат его, в особенности, если перестанут бить окна. Он любил ее поля и холмы, оперу и мюзик-холл, яркое неистовство столицы и медленный, спокойный ход сельской жизни. Гордился ее изобретателями, драматургами, предпринимателями и ремесленниками. Англия была чертовски превосходная страна, и никаким тупоголовым пруссакам не удастся погубить ее: он, Уолден, этого не допустит.

Но его все время беспокоила мысль, а в состоянии ли он не допустить этого. Он задумался, достаточно ли хорошо он понимал современную Англию с ее анархистами и суфражистками, с ее правительством, возглавляемым такими смутьянами, как Черчилль и Ллойд-Джордж, подрываемую усилившейся лейбористской партией и все крепнущими профсоюзами. Во главе страны по-прежнему стояли люди из круга Уолдена: жены составляли высший свет, а мужья – касту сильных мира сего, но страной уже нельзя было управлять по-старому. Иногда Уолдена охватывало ужасно гнетущее чувство, будто буквально все выходит из-под контроля.

Вошла Шарлотта, напомнив ему, что в настоящее время, видимо, не только политика начала ускользать от его хватки. На дочери все еще было платье для чая. Уолден сказал:

– Нам скоро уходить.

– Я бы хотела остаться дома, – проговорила она. – У меня немного разболелась голова. – Если сейчас же не предупредить повариху, то у тебя не будет горячего ужина.

– Мне он и не понадобится. Я лишь перекушу у себя в комнате.

– Ты слишком бледна. Выпей стаканчик шерри, это прибавит тебе аппетита.

– Хорошо.

Она села, и он налил ей шерри. Передавая стаканчик, он сказал ей:

– У Энни теперь есть работа и дом.

– Я рада, – холодно ответила она.

Он набрал в легкие побольше воздуха.

– Должен сказать, что в том деле я был не прав.

– О! – изумленно протянула Шарлотта.

«Разве это такая редкость, что я признаюсь в своих ошибках?» – удивился он про себя. И продолжил:

– Конечно, я не знал, что ее... молодой человек сбежал в моряки, а ей было стыдно возвращаться к матери. Но мне следовало бы все выяснить. Как ты совершенно справедливо заметила, я в ответе за эту девушку.

Ничего не говоря, Шарлотта села рядом с ним на диван и взяла его руку. Это растрогало его. Он сказал:

– У тебя доброе сердце, и надеюсь, оно всегда останется таким. Позволено ли мне будет надеяться, что в дальнейшем ты научишься выражать свои благородные чувства немного более... сдержанно?

Она посмотрела ему в глаза:

– Я постараюсь, папа.

– Я часто задумывался, а не слишком ли мы тебя оберегаем? О, разумеется, в вопросах воспитания главной была твоя мама, но должен сказать, что я почти всегда с ней соглашался. Некоторые люди считают, что детей не следует оберегать от того, что называется правдой жизни, но таких людей немного, и они весьма грубые натуры.

Некоторое время они молчали. Как это обычно водилось. Лидия ужасно долго одевалась к ужину. Уолдену еще многое хотелось сказать Шарлотте, но он боялся, что ему не хватит решимости. В уме он перебрал множество вступлений, но все они лишь усугубляли неловкость Тихая и спокойная, дочь сидела рядом с ним, а он в это время думал, догадывалась ли она, какие мысли его сейчас обуревали.

В любую минуту могла войти Лидия «Теперь или никогда», – решил он. Откашлявшись, он начал.

– Ты выйдешь замуж за порядочного человека и вместе с ним узнаешь о всяких таких вещах, которые сейчас тебе не совсем понятны и, вероятно, вызывают беспокойство.

«Возможно, этого достаточно, – подумал он, – на этом и следует закончить и далее не распространяться». Смелее же.

– Но есть одна вещь, о которой тебе надо знать заранее. Вообще-то, об этом тебе должна бы рассказать твоя мать, но мне почему-то думается, что она этого не сделает, так что придется мне.

Чтобы чем-то занять свои руки, он зажег сигару. Отступать уже было поздно. Он лишь надеялся, что вдруг войдет Лидия и положит конец этому разговору, но ее все не было.

– Ты сказала, что знаешь, чем занималась Энни и тот садовник. Но, видишь ли, раз они не были женаты, то это грех. А когда это делают люди состоящие в браке, то это чудесно. – Лицо его залилось краской, и он надеялся, что дочь сейчас не смотрит на него. – Знаешь, чисто физически, это замечательное чувство, – продолжил он, словно бросаясь в омут. – Описать это невозможно, немного похоже на ощущение жара от горящего камина... Но самое главное, чего я думаю, ты не понимаешь, это насколько все это прекрасно в духовном смысле. Здесь выражается вся привязанность, нежность, уважение и... да, и любовь, которая существует между мужем и женой. В молодости обычно этого не понимают. Особенно юные девушки склонны видеть в этом лишь грубую сторону жизни: и бывают такие несчастливцы, которым так и не доводится узнать приятную сторону всего этого. Но если ты просвещена и выберешь себе в мужья порядочного, доброго, разумного человека, то я уверен, ты узнаешь счастье. Вот поэтому тебе все и рассказываю. Я тебя очень смутил?

К его огромному удивлению, она повернула голову и поцеловала его в щеку.

– Да, но гораздо меньше, чем самого себя, – сказала она.

Услышав это, он засмеялся. Вошел Причард.

– Экипаж готов, милорд, и миледи ожидает вас в холле.

Уолден поднялся.

– Пока ни слова маме, – прошептал он на ухо Шарлотте.

– Я начинаю понимать, почему все говорят, что ты такой прекрасный человек, – проговорила Шарлотта. – Желаю хорошо провести вечер.

– Всего хорошего, – сказал он. И выходя в холл, где ждала его жена, подумал: «А иногда мне что-то удается».

После этого разговора Шарлотта почти было передумала идти на собрание суфражисток.

Случай с Энни привел ее в мятежное состояние духа, и вот тут она и увидела плакат, прилепленный к витрине ювелирного магазина на Бонд-стрит. Прежде всего ее внимание привлек крупный заголовок: «Женщинам – право голоса», а затем она заметила, что собрание должно было происходить в помещении неподалеку от ее дома. Объявление не сообщало имена ораторов, но в газетах Шарлотта читала, что на подобных митингах частенько без предупреждения появлялась печально знаменитая миссис Пэнкхерст. Так как рядом была Марья, ее дуэнья, она отвела глаза от плаката, сделав вид, что рассматривает в витрине браслеты. В этот момент из магазина вышел мальчик и стал отдирать плакат. Тут Шарлотта и решила непременно пойти на это собрание.

Но разговор с папочкой поколебал ее решимость. Для нее было потрясением видеть, что он мог быть неуверенным, ранимым, даже робким. Еще большим откровением было слышать из его уст о том, что половые сношения есть нечто прекрасное. Она поняла, что внутри у нее больше не было злости к нему за то, что он позволил ей расти в невежестве. Его позиция вдруг стала ей ясна.

Тем не менее, это не меняло того обстоятельства, что она по-прежнему была ужасно несведуща и не могла положиться на объяснения мамы и папы во многих вопросах, в особенности в том, что касалось суфражисток. «Я пойду непременно», – решила она.